<<
>>

Сельская община. Общинное имущество

Различные индивидуумы или различные семьи, которые обрабатывали одну и ту же землю и дома которых стояли рядом в одной деревушке или деревне, не просто жили бок о бок. Будучи связаны тысячами экономических и эмоциональных нитей, эти соседи (таково было их официальное название во франкскую эпоху, а в Гаскони всегда) составляли маленькое товарищество, «сельскую общину», предтечу большинства сегодняшних общин или их частей.

По правде говоря, до XIII века слово «община» почти не встречается в древних документах. В них, как правило, много говорится о сеньории!, о корпорации же жителей — почти никогда. Значит ли это, что было такое время, когда сеньория свела на нет собственную жизнь группы? Так можно подумать. Но метод отрицания годится в историй лишь при одном условии: при уверенности, что молчание текстов объясняется отсутствием фактов, а не источников. Здесь же виноваты источники. Почти все они сеньориального происхождения; большинство общин не имели архивов до XVI века. Более того, главные стороны жизни общин протекали в течение долгого времени вне официального права; они были фактическими ассоциациями задолго до того, как стали юридическим лицом. В течение столетий, как говорил Жак Флак, деревня была в нашем обществе «анонимным актером». - Однако многие признаки свидетельствуют о том, что этот актер жил и действовал.

В пространственном отношении сельская община ограничивается пределами территории, подчиненной различным правилам совместной эксплуатации (правила временной запашки, правила выпаса на общинных угодьях, сроки жатвы и т. д.), особенно коллективным сервитутам в пользу группы жителей. Ее границы были особенно четкими в областях открытых полей, являвшихся вместе с тем районами очень плотного населения. Сеньория занимала территорию, обложенную повинностями и барщиной в пользу одного и того же господина, который осуществлял здесь свои права защиты и господства.

Совпадали ли эти два контура или нет? Иногда, конечно, совпадали, особенно в новых поселениях, созданных сразу целиком. Но не всегда и даже, быть может, не очень часто. Разумеется, свидетельства более всего точны для относительно поздних веков, когда большое количество старых сеньорий распалось в результате отчуждений и, в особенности, инфеодаций. Но уже франкская villa часто имела в своем составе мансы, находившиеся в разных округах. То же самое наблюдается во всех европейских странах, где существовал сеньориальный режим. Если правда, что франкские или французские сеньоры должны считаться дальними наследниками древних деревенских старшин, то следует прибавить, что в одном* и том же месте могло, очевидно, развиться много различных властей. Во всяком случае, уже следующее свидетельство топографического порядка опровергает представление, будто сеньория могла когда-либо полностью поглотить общину. Сознающая свое единство сельская группа, как и городская, умела порой энергично противодействовать сеньориальному раздроблению: в Эрмонвилле (Hermon- ville), в Шампани, деревня и ее территория были разделены между восемью или девятью ленами, каждый из которых имел свой суд, но начиная по меньшей мере с 1320 года жители, независимо от того, к какой сеньории они относились, стали выбирать своих общих присяжных, которые ведали земельными распорядками20.

Именно благодаря противодействию своим врагам маленький деревенский коллектив не только обрел более прочное самосознание, но постепенно заставил и все общество признать свою волю к жизни.

Он достиг этого прежде всего путем противодействия своим господам, зачастую с помощью насилия. «Сколь часто сервы убивали своих сеньоров и жгли их замки!» — восклицал в XIII веке один проповедник21. Фламандские «рабы», о чьих «заговорах» говорит картулярий 821 года; нормандские мужики, истребленные около 1000 года герцогским войском; крестьяне из Сенонэ (Senonais), выбравшие себе в 1315 году своих короля и папу; жаки и тюшены во время Столетней войны; лиги Дофинэ, разгромленные в 1580 году при Муаране (Moirans); пери* горские tards avises при Генрихе IV; бретонские кро- каны, повешенные «добрым герцогом» Шон (de Chaulnes); поджигатели замков и сеньориальных архивов в бурное лето 1789 года — все это (а многое я опускаю) звенья одной длинной трагической цепи.

Последний эпизод драмы — беспорядки 1789 года — изумленный и шокированный Тэн объявил «стихийной анархией». Во всяком случае это была старая анархия! То, что казалось плохо осведомленному философу новым скандалом, было не чем иным, как повторением традиционного « издавна хронического явления. Традиционны и черты восстания, почти всегда одинаковые: мистические грезы; примитивная, но сильная идея евангельского равенства, которая тревожила умы обездоленных и до Реформации. Их требования представляли собой смесь ясных и зачастую далеко идущих требований со множеством мелких жалоб и иногда забавных проектов реформ (например, бретонский «Крестьянский кодекс» 1675 года требовал уничтожения десятины, предлагая заменить ее фиксированным жалованьем кюре, он требовал также ограничения охотничьих и баналитетных прав и наряду с этим, чтобы табак, покупаемый на деньги, получаемые в результате сбора налогов, распределялся отныне во время обедни вместе с освященным хлебом «для удовольствия прихожан») 22; наконец, во главе этих «твердолобых» крестьян, как говорится в старых текстах, во главе этого «не желающего подчиняться сеньории» народа, о котором говорит нам Алэн Шартье, почти всегда стоят те или иные деревенские священники, зачастую такие же или почти такие же несчастные, как и их прихожане, но более способные, чем последние, рассматривать их невзгоды под углом зрения общего зла — словом, готовые играть по отношению к страдающим массам ту роль фермента, которая во все времена принадлежала интеллигентам. По правде говоря, это столь же европейские, сколь и французские черты. Социальный строй характеризуется не только своей внутренней структурой, но также вызываемыми ею реакциями; система, основанная на господстве, допускает в некоторые моменты искреннее осуществление обязанности взаимной помощи, а в другое время — жестокие проявления враждебности с обеих сторон. Глазам историка, обязанного лишь отмечать и объяснять связи явлений, сельское восстание представляется столь же неотделимым от сеньориального порядка, как например забастовка от крупного капиталистического предприятия.

Почти всегда обреченные на поражение и на неизбежный разгром, крупные восстания по самой своей сущности были слишком неорганичными явлениями, чтобы создать что-либо прочное. Та терпеливая и скрытая борьба, которую упорно продолжали вести сельские общины, была гораздо более созидательной, чем эти минутные вспышки. Одно из самых больших желаний крестьян в средние века состояло в том, чтобы организовать крепкую деревенскую группу и заставить признать ее существование. Иногда это удавалось достигнуть окольным путем с помощью религиозного учреждения. Сеньор (точнее, один из сеньоров) становился господином прихода, территория которого либо совпадала с территорией какой-либо общины, либо охватывала сразу много округов. Сеньор назначал кюре (или предлагал епископу его кандидатуру) и присваивал себе не одну из тех повинностей, которые предназначались для обеспечения культа. Но именно потому, что он больше заботился об извлечении выгоды из этих прав, нежели об их истинном назначении, прихожане часто были вынуждены исполнять те обязанности, которыми он пренебрегал, особенно заботу о церкви. Разве это единственное обширное и прочно построенное здание, возвышавшееся среди хижин, не служило в одно и то же время и божьим и народным домом? Там происходили собрания, на которых обсуждались общие дела (если только крестьяне не довольствовались для этой цели тенью от молодого вяза на перекрестке или просто-напросто кладбищенскими лужайками); иногда к большому возмущению церковных авторитетов там хранили весь излишек урожая, там находили убежище и даже оборонялись в случае опасности.

Средн-евековый человек был склонен в большей степени, чем мы, обращаться со святынями с фамильярностью, не исключавшей уважения. Начиная с XIII века и позже во многих местах были созданы для управления приходом комитеты (fabriques), избранные прихожанами и признанные церковной властью; для жителей это был повод встретиться и обсудить общие дела — одним словом, осознать свою солидарность23.

Но еще лучше, чем приходские организаций с их четко определенными целями и явно официальным характером, служили этим целям братства — другая, более стихийная и гибкая ассоциация религиозного типа.

Наряду с заботой о духовных потребностях братства давали! возможность объединить людей в едином стремлении к совместным действиям и подчас даже маскировать чуть ли не революционные замыслы. Около 1270 года люди из Лувра (Louvres), к северу от Парижа, образовали такого рода союз. Его признанные цели, как бы невинны они ни были, уже выходили за рамки простого благочестия: по мимо постройки церкви и уплаты долгов прихода, они ставили также своей задачей поддерживать в хорошем состоянии дороги и колодцы. Но это было не все. Союз намеревался также «защищать права деревни», то есть защищать их против мэров и агентов сеньора-короля. Членов союза связывала клятва. У ншх была общая касса, пбполнявшаяся за счет взносов, уплачивавшихся в зерне. Вопреки сеньориальной юстиции, они избирали старшин (maitres), которые должны были примирять разногласия. Вопреки праву бана, которое должно было бы принадлежать только сеньору, они устанавливали свои распорядки, подкрепляемые штрафами. Если какой-нибудь житель не хотел присоединяться к ним, они его бойкотировали, отказываясь наниматься к нему, — классическое оружие деревенской ненависти 24.

Но все это были в конце концов лишь окольные пути. Будучи по своей природе светскими группами, сельские общины именно в качестве таковых и поднялись до положения нормально организованных коллективов.

Те, которые полностью достигли этой цели в средние века, добились успеха, следуя примеру городских движений.

В XI, XII и XIII веках во многих городах горожане объединялись принося клятву взаимной помощи. Это акт, как мы уже отмечали, поистине революционный, и так его оценивали все умы, приверженные к иерархическому порядку, ибо эта клятва' нового типа вместо того, чтобы освящать отношения зависимости (по примеру старинных клятв верности! и оммажа), связывала только равных. Созданная таким путем присяжная ассоциация атШё (дружба), называлась коммуной; если ее члены были достаточно богаты и ловки и если им, кроме того, благоприятствовали обстоятельства, то они добивались от сеньора признания (по особому акту) их существования и прав группы.

Но деревни и города не были совершенно изолированными мирами. Тысячи нитей связывали людей (при Людовике Святом парижские горожане добились освобождения сельских сервов капитула Собора богоматери) и порой даже группы (королевские деревни в Орлеанэ были при Людовике VII освобождены от серважа по той же хартии, что и город; и, несомненно, затраты были общими). К тому же грань между городом и деревней была обычно очень неопределенной: скольким торговым или ремесленным бургам были присущи! в то же время полуаграрные черты.,В свою очередь не одно чисто сельское поселение стремилось стать коммуной; вероятно, это явление было гораздо более частым, чем мы предполагаем, ибо большинство этих попыток потерпело неудачу и поэтому неизвестно нам. О попытках создать в XIII веке коммуны в деревнях Иль-де-Франса мы знаем лишь благодаря нескольким запретам, объявленным'сень- ором. Горсточка крестьян, живших в совершенно открытом месте, не обладала ни численностью, ни богатством, ни стойкой сплоченностью коллектива купцов, живших бок о бок, за стенами своего города. Однако некоторым деревням или союзам деревень, которым объединение помогло усилиться, кое-где удалось завоевать коммунальную хартию. В Лангедоке, где коммуна всегда была редкой, те из городов, которые начиная с XIII века получили относительную автономию, стали называться консулатами. А ведь в число этих консулатов, особенно в XIV

и XV веках, попало больше сельских, чем городских групп, и иногда даже настоящие деревни; например, деревни юга, которые, впрочем, по своему внешнему виду (дома теснились вокруг общественной площади) и психологии своих жителей были похожи скорее на маленькие городки25. Коммуна, или консулат, то есть коллективна* воевавший себе то или инюе из этих названий, становится постоянной организацией, не умирающей вместе со смертью своих временных членов. Юристы, которые с XIII

века заново разработали по римскому образцу теорию юридического лица, признают ее коллективным существом (universitas). Она имеет свою печать — символ юридического лица, — своих магистратов, назначаемых жителями под более или менее активным контролем сеньора. Одним словом, она как общество завоевала себе юридическое место под солнцем.

Но большинство деревень никогда не достигло этого. Грамоты освобождения, которые сеньоры раздавали начиная с XII века в довольно большом количестве, не были коммунальными хартиями. Они фиксировали древний обычай и зачастую видоизменяли его в интересах жителей. Они не давали права коллективного лица. Некоторые юристы, как в 1257 году Ги Фукуа (позднее — папау Климент IV), с полным правом могли утверждать, что «вся масса живущих в одном и том же населенном пункте людей» обязательно должна считаться «общностью» (universite), способной выбирать представителей26. Этот либеральный тезис обычно не имел последователей. Общины, не имевшие учредительного акта, юридические теории в течение долгого времени рассматривали лишь как преходящее явление. Ну, а если у жителей возникала необходимость урегулировать какое-либо общее дело, например договориться с сеньором о покупке вольности или же пожаловаться на какой-либо причиненный им ущерб? Не позднее XIII века уже было официально признано (сам обычай был гораздо древнее), что они могут большинством голосов заключать соглашения, принимать решения о расходах или о судебном деле (которое встречало порой хороший прием в королевских судах, даже если оно было направлено против судьи, сеньора) и выбирать для той или иной из этих целей уполномоченных, обычно называвшихся прокурорами или синдиками. Рассуждая логически, решения и полномочия должны были бы распространяться только на людей, голосовавших за это. Однако самый известный юрист XIII века, Бомануар, бывший высоким должностным лицом, признавал, что воля большинства была обязательна для всего коллектива. Но при одном условии, чтобы большинство включало кого-нибудь из числа наиболее богатых людей,

Это, несомненно, объясняется как тем, что не хотели позволить беднякам ущемлять «более обеспеченных», так и той тенденцией к цензовым ограничениям, которой руководствовалась монархия в ее отношениях с городскими кругами и которая еще в конце старого режима лежала в основе политики администрации по отношению к сельским сходкам. Терминология отражала неясность права: каким именем называть эти непостоянные ассоциации? В 1365 году крестьяне четырех деревень Шампани, принадлежавших к одному и тому же приходу, привыкнув действовать сообща с пятой деревней, жители которой были весьма строптивого нрава, навлекли на себя серьезные неприятности тем, что осмелились называть свое объединение словами corps и commune; им пришлось объяснять в парламенте, что они употребляли эти термины не «в собственном смысле», что они старались лишь , показать, что речь идет не об отдельных людях, ничем не связанных27. Однако в юридических текстах издавна было принято называть участвовавшие в процессах «компании», разумеется, не коммунами, но и не «такими-то и такими-то, проживающими в таком-то месте» (как делали, когда хотели подчеркнуть, что данный субъект не обладал правом юридического лица), а общиной (Сот- munaute) такого-то места: формула, уже полная смысла. Но после окончания дела прокуроры или синдики терялись в толпе, и группа возвращалась, очевидно, в небытие или по крайней мере впадала в дремотное состояние.

Постепенно, однако, эти представительные учреждения— собрание жителей, прокуроры или синдики — стабилизировались. Уже сеньориальный фи'ск взывал во многих случаях к сотрудничеству жителей, которые обычно были обязаны сами распределять между семьями талью или аналогичные налоги. Королевский фиск перенял эти обычаи!. К тому же, как могла бы центральная власть, не желавшая подчиняться сеньорам, обойтись без поддержки местных групп? Уже во времена Карблин- гов, еще до разгула феодальной анархии, короли попытались доверить надзор за деньгами' и мерами присяжным, избранным жителями!28. По мере того как во Франции снова усиливалась монархия, развивалась административная власть, ее представители были вынуждены все чаще и чаще обращаться за помощью к общинам по всякого рода полицейским, войсковым и финансовым де* лам. Тем самым они были поставлены перед необходимостью упорядочения их деятельности. При старом режиме, особенно в XVIII веке (к этому времени относится $ основном создание нашей бюрократической системы), путем целой серии ордонансов, большей частью местного значения и имевших к тому же лишь частичное применение, организуются собрания в духе, обычно благоприятном для зажиточных крестьян, и предусматривается постоянное существование синдиков. И все это под двойной опекой, сеньора и интенданта. Могли ли жители объединяться без согласия сеньора? Правовые нормы были различны. Кутюма Верхней Оверни отвечала на этот вопрос утвердительно, а Нижней Оверни — отрицательно. Чаще всего, однако, это согласие считалось необходимым, если только его не заменяло согласие королевского представителя. Это было то самое решение, к которому склонялась юриспруденция конца капетингской эпохи 66 29. Часто решения подлежали исполнению, лишь будучи официально подтверждены судом или еще и интендантом. Во всем этом царило большое непостоянство; конфликты между властями шли часто на пользу деревни. Не менее достоверно и то, что деревня, включаясь официально в юридический порядок, накладывала тем самым на себя довольно жесткую узду. Это был выкуп за ее окончательное принятие в почетное общество юридических лиц. *

* *

Много веков потребовалось сельской общине, чтобы добиться этого. Но на свое существование она не дожидалась разрешения. В основе всей древней аграрной жизни лежала эта крепко организованная группа. Эта жизнь и вскрывает существование группы.

Вот прежде всего целый ряд коллективных ограничений в областях открытых полей: обязательный выпас, принудительный севооборот, запрещение огораживаний. Правда, за нарушение этих правил обычно судила не деревня. После крушения франкской судебной системы в древней Франции! не существовало других судов, кроме королевских или сеньориальных. Несомненно (по крайней мере до того момента, когда окончательно восторжествовала убеждение — это случалось в разное время, в зависимости от местности, — что суд пэров предназначен только для дворян), случалась, что крестьяне заседали в сеньориальном суде. В том же XIII веке, несмотря на то, что движение за то, чтобы судья сам решал все вопросы, уже приняло широкие масштабы, мэр парижского капитула в Орли (Orly) должен был перед тем, как объявить свой приговор, советоваться с «добрыми людьми», выбранными, конечно, из крестьян (laboureurs) 30. Однако эти случайные должностные лица представляли сеньора, а не коллектив. В средние века, когда еще господствовали старые обычаи личной расправы, было общепринято, что задетая некоторыми правонарушениями группа могла сама осуществить возмездие.* Если жители Валантона (Valenton), около Парижа, находили на общинном болоте стадо баранов, не имевших права там пастись, то они могли еще в XIII веке захватить одно из этих животных, зарезать его и съесть 31. Но это насилие все более и более заменялось простым взятием в залог, что было началом судебного действия, заканчивавшегося в обычных судах. По закону (за исключением некоторых деревень, имевших особые привилегии) только верховный господин земли сохранил право наказывать — при условии, что он отдавал иногда часть штрафа пострадавшей общине, которая в силу своей естественной склонности и согласно обычаю, широко распространенному также и в ранних городских общинах, стремилась употребить эти деньги на выпивку32.

Но кто устанавливал все эти правила? По правде говоря, они вовсе не были «созданы», ибо они основывались на обычае. Группа людей получала их по традиции; кроме того, они были так тесно связаны с целой весьма согласованной системой (одновременно и материальной и юридической), что действительно казались присущими самой природе вещей. Однако порой были необходимы некоторые дополнения к старому порядку: изменение форм выпаса; выделение того или иного картье под привилегированное пастбище для тягловых животных (егп- bannies); установление на вновь отвоеванном у целины участке последовательности севооборотов; иногда даже изменение севооборота на целой части округа; наконец, установление сроков жатвы и сбора винограда, неиз бежно очень различных. Кто решал все эти вопросы в подобных случаях?

Нельзя дать на этот вопрос одинаковый ответ даже для одной данной эпохи или для одного данного района. Конечно, по закону один сеньор имел право приказывать, право бана. Города смогли вырвать у него часть этого права лишь с большим трудом; деревням же никогда или почти никогда это не удавалось. Но' на практике, быть может ради простого удобства, сеньору часто приходилось допускать со стороны группы определенную инициативу, которая имела, несомненно, тысячелетнюю традицию и приняла силу закона по той причине, что ее долгое время терпели. Разделение функций определялось узко местными обстоятельствами. В 1536 году монахи! Сито настаивали на изменении обычного срока выпаса на лугах Жили (Gilly), но на суде жители отказали им в этом. В 1356 году сир де Брюйер-ле-Шатель (Bruyeres- le Chatel), около Парижа, сам устанавливает срок сбора винограда. А поблизости, в Монтеврэне (Montevrein), это делают сами жители, но при условии согласия сеньора. Та же картина наблюдается в Вермантоне (Vermen- ton), в Оссерруа (Auxerrois), где агенг сеньора (в данном случае короля) тщетно пытался в 1775 году лишить этого права собрание33. Нет ничего более характерного, чем обычаи назначения на некоторые должности. Иногда крестьяне участвовали в назначении даже тех чиновников, которым поручено именем сеньора взимать повинности или отправлять правосудие; но этот случай, частый для Англии, крайне редок во Франции. Гораздо чаще крестьяне имели право сказать свое слово при выборе мелких сельских должностных лиц. В Шанфоле (Cham- phol), около Шартра, они выбирают с начала XII века пекаря баналитетной печи. В Нейи-су-Клермоне (Neuil- ly-sous-Clermont) в 1307 году они выбрали общего пастуха. В Ринжи (Rungis) в мае 1241 года мэр, представитель сеньора, назначил сторожей виноградников, но лишь после того, как посоветовался как с сеньором, так и с жителями. В Понтуа (Pontoy), в Лотарингии, в XVIII веке жители назначали двух из трех полевых сторожей (banguards), а третьего — сеньор; в то же время неподалеку от этого места сеньор, аббат Лонгвиля, требовал привилегии «выбирать скрипачей для праздников во всех деревнях сеньорий» 34. Словом, несмотря на все эти различия, официальное сохранение принципа сеньориальной власти, воздействие группы на решение этих мелких, но серьезных вопросов сельской жизни оставалось практически очень сильным.

Кроме того, это влияние осуществлялось неуклонно, и в случае надобности не только вне всякой законной формы, но и против всякой законности, особенно в областях открытых и длинных полей, где старые традиции и присущие им земельные распорядки способствовали сохранению общинной психологии, легко превращавшейся в тирана. Что общинные сервитуты были обязаны своей основной силой могуществу общественного мнения, способного при случае заменить чисто моральное воздействие эффективным насилием, это мы уже знаем. Но, несомненно, самым знаменательным выражением этого по- истине неукротимого духа единства сельских масс и их сопротивления является в новое время один обычай, присущий в основном пикардийским или фламандским равнинам (хотя подобные тенденции обнаруживаются и в других местах, особенно в Лотарингии), — это обычай, который был известен то под именем «права рынка» («право» — с точки зрения крестьян, правонарушение — в глазах закона), то под названиями, от которых веет духом борьбы: «злая воля» (mauvais gre) или «ненависть к аренде» (haine de cens, по-фламандски: haet van pacht) 35. Это'было реваншем старых понятий постоянства и наследственности, некогда установивших основанную на обычае вечность держаний, за временную аренду, явившуюся результатом экономической эволюции. Крупный собственник может, конечно, стремиться увеличить свое имущество, заключая лишь временные договоры. Но горе ему, если по истечении срока договора он отказывается возобновить его с тем же самым арендатором на почти тех же условиях! В особенности горе новому арендатору, нарушителю (depointeur), если таковой находится, — обычно это чужой в деревне человек, так как местные жители не хотят и не осмеливаются на это. Оба рискуют дорого заплатить за то, что крестьяне рассматривают как посягательство на свои права: бойкот, воровство, убийство, «железо и огонь» считаются вполне уместными для их наказания. Требования населения этих сельских местностей идут еще дальше: арендатор считает, что ему принадлежит право преимущественной по купки в случае продажи его участка сеньором; даже сельскохозяйственные рабочие — «жнецы, молотильщики, пастухи, лесные сторожа» — тоже считают себя несменяемыми и наследственными, особенно пастухи, которым удалось добиться при Людовике XV в Лаоннэ и в области Гиз «угрозами, насильственными действиями и убийствами» настоящей монополии! для своего «рода». Королевские ордонансы с XVII века напрасно стараются искоренить эти привычки, которые, по словам одного официального отчета, превращают «земельную собственность» в пикардийских бальяжах Перонны, Мондидье, Руа и Сен-Кан- тена в «фиктивное» понятие. Упрямцев не останавливал даже страх перед галерами; в 1785 году интендант Амьена в предвидении нового эдикта осведомляется, будет ли в состоянии полиция его округа «предоставить необходимое количество кавалеристов для сдерживания толпы мятежников». Ни префекты, ни суды новой Франции не были, по-видимому, более удачливыми, нежели прежние интенданты и парламенты. Ибо право на договор, применявшееся, по преимуществу, в силу характерной традиции к некоторым крупным владениям, почти полностью совпадавшим с теми, которые при старом режиме принадлежали сеньорам или различным собирателям парцелл, существовало в течение всего XIX века и, несомненно, не совсем умерло еще и поныне. *

67 *

Но еще более тесную связь, чем тяготевшие над обрабатываемыми полями сервитуты, установило между членами группы, какому бы аграрному распорядку ни подчинялась ее территория, существование коллективно используемой земли. «Маленький приход Саси (Saci), — пишет в конце XVIII века Ретиф де ла Бретонн *, — имея общинные угодья, управляется как одна большая семья» 36.

Общинные угодья приносили самую разнообразную пользу. Будь то целина или лес, они обеспечивали скоту добавочное пастбище, без которого нельзя было обычно обойтись, несмотря на луга и выпас на землях, находящихся

под паром. Кроме того, лес давал дерево и множество других вещей, которые обычно ищут в тени деревьев. Болото давало торф и тростник, ланды — густой кустарник для подстилки, куски дерна, дрок или папоротник, служившие удобрением. Наконец, во многих областях общинные угодья выполняли! функцию резерва пахотной земли, предназначенного для временной запашки. Вопрос возникает не о том, существовали ли общинные угодья, а о том, как регулировалось их юридическое положение в разные эпохи и в разных местах. Ибо без общинных угодий, особенно в отдаленные времена, когда земледелие было еще слабо индивидуализировано и когда тех продуктов, которые неспособно было дать мелкое хозяйство, вообще нельзя было нигде купить, аграрная жизнь была бы невозможна.

Эксплуатация этих ценных владений была иногда причиной объединения более обширных человеческих групп, чем одна деревня. Случалось, что обширная пустошь или лес — например лес Румар (Roumare) в Нормандии, — а еще чаще высокогорные -пастбища находились в безраздельном пользовании многих общин либо потому, что эти общины возникли при распадении более крупного коллектива, либо потому, что они, будучи вначале независимыми друг от друга, вынуждены были заключить союз в целях использования расположенной между ними территории. Таковы пиренейские «долины» (vallees) — конфедерации, скрепляющим элементом которых были пастбища. Чаще всего, однако, общинные угодья были достоянием одной деревни или деревушки, дополнением и продолжением пахотной земли.

С юридической точки зрения, идеальными общинными угодьями были бы те земли, вещное право на которые принадлежало бы только группе: по терминологии средневекового права это был бы аллод, которым жители владели бы сообща. В некоторых случаях такие коллективные аллоды действительно встречаются, но крайне редко37. Чаще всего на совместно эксплуатируемой земле, как и на всей территории округа, переплетались различные иерархические права: права самого сеньора и вышестоящих сеньоров и права корпорации жителей. Границы этих прав на общинные угодья в течение долгого времени были еще более неопределенными, чем на индиви дуальные хозяйства. Они были установлены лишь в ходе ожесточенных судебных споров.

Борьба за общинные угодья была совершенно естественной. Она всегда разделяла сеньора и его подданных. Одна франкская юридическая формула IX века (составленная, правда, в алеманоком монастыре св. Галла; мы лишены подобных формул для Галлии лишь в силу чистой случайности) описывает нам тяжбу одного церковного учреждения с жителями по поводу пользования лесом 38. Одной из овоих самых старых и самых постоянных обид, о которой крестьяне заявляли на протяжении веков во время своих восстаний, был захват общинной земли. «Они хотели, — (пишет хронист Гильом Жюмьеж- окий 68 о восставших около 1000 -года нормандских крестьянах, — подчинить своим собственным законам пользование водами и лесами»; неаколько позже поэт Уас выразил это в таких пламенных словах: «Нас много, так мы найдем защиту против рыцарей. Пойдем в леса рубить деревья и будем брать те из них, какие захотим. Возьмем в садках рыбу, а в лесах дичину; всем мы распорядимся по своей воле — лесами, водами и лугами». Убеждение, что трава, воды и невозделанная земля — словом, все, что не было обработано человеческими руками, не может быть присвоено человеком, ибо это является правонарушением, отражало старую первоначальную истину, присущую общественному сознанию. Один шартрокий монах оказал в XI веке о сеньоре, который вознамерился, вопреки обычаю, заставить платить монахов пастбищный побор: «Вопреки всякой справедливости, он отказывал в траве, которую бог приказал земле рождать для всех животных» 39.

Однако, пока свободная земля имелась в изобилии, битва из-за целины или из-за леса была не столь ожесточенной. Следовательно, потребность уточнить юридическое положение общинных угодий ощущалась тогда лишь в незначительной степени. Чаще всего по отношению к пастбищу или лесу сеньор осуществлял такое же верховное вещное право, как по отношению к пашням— верховное, — но не обязательно высшее, — ибо, поскольку он в свою очередь являлся обычно вассалом другого барона и сам был связан оммажем, то над его собственными правами возвышались права всей феодальной иерархии. Но ограничимся непосредственно сеньором деревни, первым эвеном этой вассальной цепи. Его власть над невозделанной землей выражается обычно в уплате повинностей, которыми обязаны (коллективно или индивидуально) жители, пользующиеся ею. Можно ли вследствие этого сказать, что общинные угодья принадлежали ему? Это было бы неверно, ибо крестьянские права пользования, которые, естественно, касаются и сеньора, поскольку он не только господин, но и хозяин, являются в своем роде столь же прочными правами. Разве они точно так же не санкционируются и не охраняются традицией? Разве сама территория, подчиненная общему пользованию, не называется обычно на средневековом языке столь энергичным словом — «обычаи» (coutumes) такой-то или такой-то деревни? Прекрасным выражением этого умонастроения являются тексты франкской эпохи, в которых при перечислении того, что принадлежит вилле, сплошь и рядом встречаются communia. Казалось бы, какой парадокс: перечислять общие земли среди имущества частного лица, которое совершенно свободно дарится, продается и ин- феодируется! Дело в том, что сеньория включает не только непосредственно обрабатываемый господином домен; она охватывает также пространства, на которые лишь распространяется его власть и с которых он требует положенных повинностей, — это держания (даже если они наследственны) и общинные угодья, подчиненные коллективным правам пользования, которые не менее уважаемы, чем личное владение держателя. «Общественные улицы и дороги, — записано около 1070 года в «Барселонских обычаях» 69, применявшихся и по эту сторону Пиренеев, в Руссильоне, — текучие воды и ключи, луга, пастбища, леса,, ланды и скалы... — принадлежат сеньорам, но не для того, чтобы они владели ими в качестве аллода» (то есть не считаясь с правами других лиц, а только со своими) «или включали бы их в свой Домен, но для того, чтобы во всякое время Отдавать ИХ в пользование своим людям» 40.

После крупных расчисток, сделавших невозделанную землю более редкой, борьба вспыхнула вновь. Не то чтобы сеньоры рассматривали тогда общинные угодья как средство для увеличения собственного домена. Домены повсюду находились в стадии сокращения. Сеньор часто пытался заменить пастбища пашней, стремясь разделить эту девственную землю на участки и раздать их держателям. Это давало больше выгоды как обрабатывающим эти новые поля земледельцам, так и получающему с них повинности сеньору, в то время как общине это наносило огромный ущерб, ибо она теряла при этом свои права пользования и возможность свободной расчистки. В других случаях, однако, сеньор старался захватить общинные угодья именно с целью самому непосредственно извлекать из них выгоду. Чего он добивался при этом? Он хотел, чтобы территория пастбища была отныне предназначена исключительно для его скота (в ту эпоху упадка доменов овцеводство, требующее лишь небольшого количества рабочих рук, было значительно важнее для сеньориального хозяйства, нежели зерновое хозяйство) ; кроме того, он рассчитывал на получение некоторых особо ценных продуктов. Если речь идет о болоте, то это торф. «В это время [около 1200 года], — пишет священник Ламберт Ардрский 70,—Манассия, старший сын графа Гинского, приказал прорыть канавы для добычи торфа на болотистом пастбище, дарованном когда-то в качестве общинного угодья всем жителям прихода Андр (Andres)». Если на находящейся в коллективном пользовании земле имелся лес, вожделения сеньора распространялись главным образом на него, ибо лес становился, как известно, все более и более дорогим. На чьей стороне было право? В силу неопределенности юридических границ самому добросовестному человеку часто было трудно определить это, и, несомненно, не один высокорожденный захватчик земли находил этому достаточное оправдание в мысли, которую выразил с таким просто-

ДуШием сир де Сена (Senas), захвативший в 1442 году залежные земли своей провансальской деревни: «Согласно здравому смыслу, между сеньором и его подданными должна же существовать разница» 41. Но жители не мирились с этими захватами, они сопротивлялись. Зачастую оз конечном счете происходил раздел общинных земель (cantonnement). Сеньор получает в полное распоряжение часть некогда неделимой земли, а община сохраняет право пользования (aisement) остальной частью, обычно при уплате ценза. Таким образом, во многих местах этот кризис привел к официальному признанию прав группы, по крайней мере на часть древних communia; значительное число наших современных муниципалитетов могут еще проследить по актам такого рода происхождение их имуществ.

Начиная с XVI века разразился новый кризис, притом гораздо более тяжелый. В это время обновленный сеньориальный класс со всем пылом' и ловкостью принялся за восстановление крупных хозяйств. Буржуа и богатые крестьяне, подобно ему, также становятся собирателями земли. Перестройка юридического мышления способствовала их вожделениям. Юристы много потрудились над тем, чтобы заменить систему переплетавшихся вещных прав ясным понятием собственности. Для общинных угодий, как и для остальной территории, надо было найти собственника в римском смысле слова. Обычно считали, что им был сеньор. К этой ясной идее была добавлена концепция о происхождении, которую, как это ни странно, воспроизводят иногда и современные историки. Решили, что вначале общинные земли принадлежали одним сеньорам. Что касается жителей, то они получили эти угодья -в пользование лишь благодаря сделанным в течение веков уступкам. Как будто деревня неизбежно была моложе своего господина! Конечно, эти теоретики не собирались принести в жертву приобретенные общинами права. Но, согласно наметившейся с XIII века судебной практики42, они были обычно склонны признавать их законными лишь в том случае, если они санкционировались уплатой повинности; «пожалования» из чистого великодушия, если они не были оформлены актами, считались несолидными; к тому же в этих случаях возникало сомнение, имел ли здесь место действительно подарок, или же речь шла о правонарушении со стороны крестьян. Все это не обходилось без множества колебаний и нюансов. Профессора права, юристы-практики, администраторы старались (нельзя сказать, что при этом царило полное единодушие и что они достигли большого успеха) подчинить массу общинных угодий определенной классификации, составленной с учетом изменчивого соотношения антагонистических прав, признанных за сеньором или за его людьми. Но, разделяя это умонастроение и вооружась этой теорией, сеньоры, их юристы и сами суды, проникнутые сильным классовым духом, охотно смотрели на вещи куда проще и грубее. В 1736 году генеральный прокурор Реннского парламента безоговорочно принял сеньориальную концепцию: «Все ланды, выморочные земли, пустоши и невозделанные земли представляют собой в Бретани домен сеньора фьефа». 20 июня 1270 года, согласно соглашению, сеньору Куше (Couchey), в Бургундии, было запрещено отчуждать «общие земли виллы» без согласия жителей; несмотря на этот столь ясный текст, герцогский совет решил в 1386 году (его примеру последовал спустя почти три с половиной столетия, в 1733 году, парламент), что, поскольку «площади», улицы, пути, дороги, тропинки, пастбища... и другие общие места» деревни принадлежат сеньору, он может распоряжаться ими по своей воле. В 1777 году парламент Дуэ отказался зарегистрировать один эдикт, где упоминалось о «принадлежащих» общинам угодьях. Пришлось написать: «которыми они пользуются» 43.

Действительно, наступление на общинные угодья становится с XVI века более мощным, чем когда-либо ранее, — об этом красноречиво свидетельствуют жалобы крестьян, подававшиеся даже в провинциальные или Генеральные штаты. Это наступление носило различные формы.

Во-первых, простая узурпация. Сеньор злоупотреблял своей политической и судебной властью. Как говорили депутаты третьего сословия во время созыва блуасских штатов 1576 года, имеются такие сеньоры, которые, «сделавшись по своей воле судьями в своих собственных делах, присвоили себе права пользования и захватили невозделанные земли, ланды и общинные угодья, которыми пользуются подвластные им бедняки, и даже отняли у них грамоты, подтверждающие их доброе право». Богатые собственники, даже крестьяне, использовали то влияние, которое дает богатство и которому, по мнению одного агронома XVIII века, было в деревне все подчинено. В 1747 году люди из Кро-Ба (Cros-Bas), в Оверни, жалуются на то, что «Жеро Сала-Патагон, житель названной деревни... вздумал своей собственной властью... поскольку он богач и первое лицо в деревне, огородить большую часть зависящих от означенной деревни общинных угодий и присоединить эти земли к своим полям» 44.

Иногда захват носил более скрытый и в юридическом отношении почти безупречный вид. Зажиточный земледелец заставлял сдать себе часть общинных угодий за слишком низкую цену или же сеньор требовал раздела. Сама по себе эта операция не была для общин абсолютно невыгодной, потому что она укрепляла, по крайней мере частично, их права; но она становилась невыгодной, если условия раздела были слишком неблагоприятны. А многие сеньоры требовали третью часть общинных угодий; это было право триажа, получившее широкое распространение в ноше время благодаря юридической практике и которое сама королевская власть имела слабость признать в 1669 году. Несомненно, в принципе оно было ограничено определенными условиями— необходимо было, чтобы так называемая первоначальная уступка была сделана безвозмездно. На практике же эти оговорки, дававшие к тому же широкий простор для множества притязаний, не всегда точно соблюдались.

Наконец, не только крестьяне как отдельные личности страдали от этих захватов, которые, как мы видели, помогли крупным собирателям земель произвести выгодные объединения парцелл. Общины также были зачастую и притом тяжело обременены долгами; это было вызвано расходами на общие нужды, потребовавшимися, особенно в послевоенные годы, для восстановления хозяйства, а главным образом потому, что они были вынуждены закладывать будущие доходы для удовлетворения фискальных требований короля и сеньора. Какой соблазн продать целиком или частично общинные угодья, чтобы избавиться от этого бремени! Сеньоры охотно содействовали этому или потому, что сами рассчитывали купить, или потому, что в этом случае они требовали в качестве возмещения за отказ от своих верховных прав на землю осуществления права триажа, рассчитывая тем самым получить без издержек часть пирога. В Лотарингии обычай или судебная практика доходили до того, что признавали за ними право получать третью часть вырученной жителями суммы. Эти продажи были порой очень подозрительными. Подозрения внушали то официальная причина продажи (•королевский ордонанс 1647 года обвинял лиц, стремившихся «ограбить» общины, в выдумывании «фальшивых» Долгов), то условия оценки земли. Но они были неизбежны в результате давления заинтересованных лиц <и плачевного финансового положения многих мелких сельских групп, управлявшихся зачастую очень плохо. Деревня Шандотр (Champdotre), в Бургундии, с 1590 по 1662 год трижды продавала свои общинные угодья: первые две операции были кассированы как мошеннические или неправильные; последняя (в пользу тех же покупателей, что и вторая) была окончательной.

Разумеется, это движение встретило сильное сопротивление, но, по правде говоря, даже перед лицом самых явных злоупотреблений крестьяне боялись сшибить глиняный горшок с чугунным 71. «Поскольку все общинные угодья узурпированы и находятся во владении или сеньоров общин, или влиятельных лиц, — пишет в 1667 году интендант Дижона, — бедные крестьяне не осмеливаются жаловаться, если с ними дурно обращаются». А Фременвилль 72, великий знаток «практики составления поземельных описей», пишет: «Осмелятся ли жители возбудить против себя недовольство могущественного сеньора?» 45 Однако не всех можно было так легко запугать. В Бретани в начале XVIII века сеньоры стали в большом количестве инфеодировать ланды, то есть сдавать их в аренду предпринимателям для распашки или лесонасаждения. Внешним признаком этого прогресса индивидуального присвоения было устройство больших земляных насыпей вокруг оторванной от общинных угодий земли; зачастую эти стеснительные символические ограды разрушались вооруженными толпами.

В таких случаях парламент требовал сурового наказания. Напрасный труд! Найти свидетелей в Деревне было невозможно. Когда несколько насыпей вокруг пустоши в Плуриво (Plourivo) было разрушено таким образом, сеньор отдал угрожающий приказ «обнаружить... виновных». Но в один прекрасный день на границе двух заинтересованных приходов нашли виселицу, а у ее подножия— могилу с такой надписью: «Здесь будет тот, кто даст показания» 46.

Помимо крестьянской массы, существовала еще другая сила, которая стремилась воспрепятствовать захвату общинных угодий, — это сама монархия и ее чиновники, прирожденные покровители сельских групп, которые были основными налогоплательщиками и поставщиками солдат. Начиная с 1560 года (когда орлеанский ордонанс лишил сеньора права верховного суда по делам, касающимся общинных угодий) последовал целый ряд эдиктов то общего, то местного значения, запрещающих отчуждения, кассирующих проиэведенные в течение определенного срока продажи или триажи, организующих «расследование» по поводу узурпированных у общин прав. Парламенты покровительствовали предприятиям сеньоров; начиная с XVII века их обычные противники, интенданты, присоединились к противоположной партии. Эта политика была настолько необходима всякому государству того времени, хоть сколько- нибудь заботившемуся о своем процветании, что ее точно так же проводили, например в Лотарингском герцогстве. Правители изменили свою позицию (вследствие настоящего переворота в идеях) только к середине XVIII

века, когда начался агротехнический переворот, самую сущность которого и его воздействие на состояние общинных угодий мы изучим далее.

Но ни то, ни другое из этих сопротивлений не было эффективным. Сопротивление королевской власти было ослаблено вследствие фискальных потребностей; декларации 1667 и 1702 годов разрешали захватчикам сохранить, по крайней мере на время, отчужденные имущества при условии «возвращения» (разумеется, королю) доходов, полученных в течение последних тридцати лет. Крестьяне же слишком часто ограничивались бесперспективными «народными волнениями». Дробление общинных угодий в пользу сеньоров или богачей стало в

новое время явлением европейского масштаба. Повсюду оно было вызвано одними и теми же причинами: тенденцией к восстановлению крупного хозяйства; развитием индивидуального производства, стремящегося работать на рынок; кризисом деревенских масс, которым лишь с трудом удавалось приспособиться к экономической системе, основанной на деньгах и обмене. Общины были не в состоянии бороться против этих сил. К тому же общины были далеки от того полного внутреннего единства, которое нм иногда приписывается. III.

<< | >>
Источник: Блок М.. Характерные черты французской аграрной истории. 1952

Еще по теме Сельская община. Общинное имущество:

  1. 4.2. ОБЩИННОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ И КООПЕРАЦИЯ
  2. Коммуна, община или сообщество?
  3. § 4. Крестьянская община
  4. Экскурс. БизнеС'Община
  5. Мане и семейная община
  6. Глава первая ПЕРВОБЫТНО-ОБЩИННЫЙ СТРОЙ
  7. Общинный раздаток (конец IX- начало XIII века)
  8. Первое наступление на общинные сервитуты. Прованс и Нормандия
  9. Стремление к аграрному индивидуализму: общинные угодья и огораживания
  10. Хозяйство древних восточных славян. Разложение родовой общины
  11. КАКИЕ  ВИДЫ ИМУЩЕСТВА В              НЕ ОБЛАГАЮТСЯ НАЛОГОМ НА ИМУЩЕСТВО ПРЕДПРИЯТИЯ?
  12. Глава IX. КОНТРОЛЬ ЗА РАСПОРЯЖЕНИЕМ ИМУЩЕСТВОМ, ПРИНАДЛЕЖАЩИМ АКЦИОНЕРНОМУ ИНВЕСТИЦИОННОМУ ФОНДУ, И ИМУЩЕСТВОМ, СОСТАВЛЯЮЩИМ ПАЕВОЙ ИНВЕСТИЦИОННЫЙ ФОНД
  13. Статья 43. Контроль за распоряжением имуществом, принадлежащим акционерному инвестиционному фонду, и имуществом, составляющим паевой инвестиционный фонд
  14. Статья 42. Учет и хранение имущества, принадлежащего акционерному инвестиционному фонду, и имущества, составляющего паевой инвестиционный фонд
  15. 28.1. ЦЕЛИ ИНВЕНТАРИЗАЦИИ ПРИ АНТИКРИЗИСНОМ УПРАВЛЕНИИ 28.2. НОРМАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ ПОРЯДОК ПРОВЕДЕНИЯ ИНВЕНТАРИЗАЦИИ ИМУЩЕСТВА И ФИНАНСОВЫХ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ 28.3. ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ ИМУЩЕСТВА ОРГАНИЗАЦИИ И ОТРАЖЕНИЕ ЕЕ РЕЗУЛЬТАТОВ В БУХГАЛТЕРСКОМ УЧЕТЕ
  16. Сельское хозяйство в пореформенный период
  17. Сельские, но не сельскохозяйственные
- Бюджетная система - Внешнеэкономическая деятельность - Государственное регулирование экономики - Инновационная экономика - Институциональная экономика - Институциональная экономическая теория - Информационные системы в экономике - Информационные технологии в экономике - История мировой экономики - История экономических учений - Кризисная экономика - Логистика - Макроэкономика (учебник) - Математические методы и моделирование в экономике - Международные экономические отношения - Микроэкономика - Мировая экономика - Налоги и налолгообложение - Основы коммерческой деятельности - Отраслевая экономика - Оценочная деятельность - Планирование и контроль на предприятии - Политэкономия - Региональная и национальная экономика - Российская экономика - Системы технологий - Страхование - Товароведение - Торговое дело - Философия экономики - Финансовое планирование и прогнозирование - Ценообразование - Экономика зарубежных стран - Экономика и управление народным хозяйством - Экономика машиностроения - Экономика общественного сектора - Экономика отраслевых рынков - Экономика полезных ископаемых - Экономика предприятий - Экономика природных ресурсов - Экономика природопользования - Экономика сельского хозяйства - Экономика таможенного дел - Экономика транспорта - Экономика труда - Экономика туризма - Экономическая история - Экономическая публицистика - Экономическая социология - Экономическая статистика - Экономическая теория - Экономический анализ - Эффективность производства -