<<
>>

ГЛАВА 11. ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ

Есть основания для опасений, что в грядущих веках или тысячелетиях Китай может оказаться в опасности соприкосновения с народами Запада.

Канси, император Китая, предостерегавший от английского присутствия в Кантоне в 1717 г.478

Тридцатого марта 1802 года восемнадцатилетний шотландец Уильям Джардин отплыл в Китай на корабле «Брауншвейг» в качестве помощника хирурга.

Он был типичным предприимчивым служащим Ост-Индской компании. Его отец был скромным фермером, жившим в горах. После смерти отца Уильям с помощью своего старшего брата смог окончить медицинскую школу в Эдинбурге.

В те времена должность на торговом судне Ост-Индской компании была редкой удачей. Она заключалась не в жаловании (у Джардина оно составляло всего 5 фунтов, что соответствует примерно 800 долларов сегодня), а в доступном для экипажа «привилегированном тоннаже». Ост-Индская компания выделяла помощнику хирурга 2 тонны, хирургу — 3 тонны, а капитану 46 тонн на экспорт и 38 тонн на импорт. Члены экипажа могли сдавать в аренду свою долю грузоподъемности судна частным торговцам, получая от 20 до 40 фунтов за тонну. Однако такие предприимчивые люди, как Джардин, могли значительно с большей выгодой осуществлять собственные грузоперевозки. Карьера этого молодого человека (в последующем основавшего одну из крупнейших торговых компаний мира) ярко иллюстрирует изменения, произошедшие в мировой торговле в начале XIX века.

Хотя не сохранилось свидетельств медицинских способностей Джардина, он, без сомнения, выполнял свои обязанности добросовестно и в полной мере, так как уже в следующем плавании его повысили до корабельного хирурга. Но его настоящий талант относился к другой области. В течение шести рейсов на восток он сколотил приличное состояние на бартере серебра и товаров из Англии и Индии на товары из Китая (в основном, чай и шелк).

По стандартам XIX века его пятнадцатилетняя служба в Ост-Индской компании была достаточно рутинной, даже несмотря на тот факт, что 4 из 6 его путешествий пришлись на военное время.

Во время своего второго путешествия в 1805 году «Брауншвейг» постигла злая судьба: близ побережья Шри-Ланки он был захвачен французами. Джардина отправили в тюрьму на мысе Доброй Надежды, принадлежавшем недавно завоеванной Наполеоном Голландии. Отсюда пленнику разрешили вернуться на родину на американском судне. Так как в компании было принято платить только за успешное плавание, жалование ему не выдали.

Вместе с тем, наиболее судьбоносным событием в этом путешествии было знакомство Джардина с колоритным и амбициозным торговцем-парсом Джамсетджи Джиджибоем, кто даже по стандартам своего времени выделялся экзотичностью. Хотя парсы этнически являлись индийцами и жили в районе Бомбея, они исповедовали зороастризм. Если принимать во внимание их персидско-индийские корни, неудивительно, что они принимали активное участие в торговле бассейна Индийского океана. Они торговали с Китаем, поставляя ему сырой и готовый хлопок, мирру, слоновую кость, акульи плавники и множество других товаров и заслужив репутацию «индийских евреев»480(при этом упускается из виду, что настоящие евреи жили в этой части континента многие тысячелетия, возможно даже со времен Соломона).

Джиджибой родился в 1783 году в бедной набожной семье. Он поступил в ученики к своему дяде, бутылочных дел мастеру. Вскоре юноше наскучила профессия, которую выбрала для него семья. Через год он отправился в Китай и за десять лет успел пожить в нескольких странах. Как и Джардин, он потерял деньги и товары после захвата «Брауншвейга», но в течение последующих сорока лет эти два собрата по торговому ремеслу заработали богатство и рыцарское звание (Джиджибой был первым в Индии, кто удостоился этой чести) путем авантюрной морской торговли между Индией и Китаем. Это называлось «провинциальной торговлей».481

Если Джардин являл собой новый тип английского торговца в Кантоне, то в лице чрезвычайного уполномоченного Линь Цзесюя амбициозный шотландец познакомился с китайским обществом и культурой. Линь происходил из семьи потомственных ученых и политиков.

Он следовал традиционному меритократическому пути эпохи мандаринов: успешно сдал самые сложные экзамены и пошел вверх по государственной бюрократической лестнице. Он успешно проявил себя в таких должностях, как секретарь губернатора приморской провинции Фукиен, учитель в провинциальной академии, главный экзаменатор, окружной судья, соляной инспектор, член судейской комиссии, финансовый представитель, начальник речной охраны, губернатор провинции и генерал-губернатор провинции. Наконец в 1838 году он получил столь желанную для него должность чрезвычайного уполномоченного. В это же самое время он стал советником императора по опиумной политике, и как представитель императора противостоял Англии в той важной борьбе, которая и по сей день портит отношения между Востоком и Западом.482

* * *

Торговый мир, в котором вертелись Джардин, Джиджибой и Линь, жил в согласии с давно укоренившимися законами и традициями. В 1650 году маньчжурская династия Цин захватила Пекин и свергла династию Мин. Спустя несколько лет началось правление императора Канси, продолжавшееся с 1662 по 1722 год. Этот монарх был «азиатским вариантом Людовика XIV». В начале своего правления Канси отошел от изоляционистской политики Мин и открыл страну для торговли с иностранцами. Однако вскоре он взял обратный курс и установил жесткую систему дипломатических и торговых правил, известную как «Кантонская система», названную в честь города на юге страны, единственного из доступных иностранным торговцам.[53] То, что Кантон был максимально удаленным от Пекина портовым городом, не было случайностью.

На момент первого приезда Джардина в Кантон главным европейским игроком в этой освященной веками системе был, конечно же, его работодатель — Ост-Индская компания (к тому моменту известная как Достопочтенная Компания). В течение более чем ста лет на ее монополию на торговлю с Восточной Азией постоянно покушались контрабандисты (среди которых попадалось все больше бывших сотрудников компании).

К концу XVIII века Достопочтенную Компанию все чаще стал терзать новый и более сильный внутренний враг — Адам Смит и его последователи, руководствующиеся в своих действиях новой наукой «политической экономии».

Они внушали доверие, потому что не принадлежали ни к монополистам, ни к свободным торговцам. Как ни старались отстоять свою точку зрения Томас Мен и Джосайя Чайлд, они были директорами компании, получавшими выгоду от монополии в торговле с Востоком и, в то же время, страдавшими от нападок отечественных производителей текстиля.[54] И вот уважаемые ученые мужи, не имевшие финансовой заинтересованности в исходе дебатов, привели убедительные аргументы в пользу свободной торговли.

Подробный анализ действий Ост-Индской компании, проведенный Смитом, нанес ее монополии смертельный удар. Компания была не только крупнейшим коммерческим предприятием мира, но и королевской монополией. И неудивительно, что у Смита было много чего рассказать о ее делах.

Проведенный Смитом анализ политики компании в Индии и Китае невозможно правильно оценить без знания некоторых деталей истории Индии. В 1757 году молодой и дерзкий полковник Ост-Индской компании Роберт Клайв победил бенгальского наваба (могула) и его французских союзников в битве при Плесси. Эта победа подарила компании первую значимую территорию в данной части континента, площадью примерно со штат Нью-Мехико. Сейчас на этом месте находится Бангладеш и примыкающие области Восточной Индии. Что более важно, Клайв перенял древнее право Моголов «дивани», позволяющее вместо денег получать в качестве налогов часть продукции, производимой этой землей, в частности хлопок.[55]Испытывавшая недостаток в людях Ост-Индская компания теперь напрямую управляла небольшой частью Индии и поступила мудро, оставив управленческую структуру Моголов в неизменном виде. Один из эдиктов Ост-Индской компании отражал характер управления на местном уровне: «Не должно быть ограничений в том, сколько жен и наложниц захотят содержать принцы. Они не смогли бы употребить деньги более безопасным образом».483

Через 20 лет после битвы при Плесси Смит описывал Бенгалию как упадническое сообщество, где отсталые и невежественные жители «или погибнут с голоду, или вынуждены будут искать пропитания посредством нищенства или же тягчайших преступлений».484 Он открыто возложил вину за такое скверное положение дел на Достопочтенную Компанию.

Смит утверждал, что работа правительства — присматривать за своими подданными и быть уверенным, что множество предприятий могут соревноваться между собой в бизнесе и инвестициях капитала. Это было именно то, чего стремится избежать монополия. Таким образом, если позволить монополии управлять, это приведет к катастрофе, что и имело место после того, как Ост-Индская компания подавила свободную торговлю в Бенгалии и вызвала голод, уничтоживший шестую часть населения этих земель.485

В то время как сегодня имя Смита пользуется большим уважением, в свое время он был всего лишь одним из многих идеалистов. Он не имел значимого влияния на политику. Победа свободной торговли в Англии в течение XIX века была достигнута не экономистами, а их последователями, реалистами — капитанами индустриальной революции, владельцами манчестерских заводов, имевших очевидный интерес в открытии международных рынков для своих недорогих товаров.

Первая стычка состоялась с чартерным актом 1793 года, в котором парламент неохотно разрешил частным торговцам ежегодную квоту на перевозку трех тысяч тонн (грузоподъемность примерно пятнадцати судов). На «континентальную систему» Наполеона, запрещавшую союзникам Франции торговать с Англией, Великобритания ответила не менее печально известным «тайным советом» от 1807 и 1809 годов, направлявшим все суда, идущие в Европу, через английские порты. Это привело к войне 1812 года, в результате которой в Англию прекратились поставки американского хлопка. Внезапно оказавшись в зависимости от дорогого индийского хлопка и монополии Ост-Индской компании на его перевозку, владельцы ланкаширских фабрик пришли в ярость. Парламент отменил указ в 1812 году, но это было уже слишком поздно, чтобы остановить войну с американцами. В июле 1813 года парламент проголосовал за отмену монополии Ост-Индской компании в Индии. Так как Кантон на тот момент не был важен ни частным торговцам, ни ланкаширцам, компания сохранила свою монополию в Китае. Кантонская система просуществовала еще 20 лет.486

Кантонская система ограничивала бизнес европейцев лишь небольшим количеством уполномоченных китайских торговых компаний (называвшихся также факториями «Гон»).

Кантон предоставлял иностранцам для колонии крошечную территорию (несколько сотен квадратных метров). Кроме того, торговцы не могли жить на ней постоянно, а только в течение нескольких месяцев между летним муссоном, с которым они приплывали, и зимним муссоном, надувавшим их паруса в обратный путь.

Дельта Жемчужной реки послужила сценой для драмы, сильно испортившей отношения между Востоком и Западом. Сначала взору прибывающего в Кантон моряка представала группа островов, закрывающих вход в залив на протяжении примерно 19 км. У западного конца гряды лежал небольшой мыс Макао, португальский торговый пост, а восточный край заканчивался островами Лантау и Гонконг с великолепным портом. Залив простирался на север на 64 км. Где-то в его середине находился остров Линтин, идеальное место для контрабандистов.

В северной оконечности залива находилось устье Жемчужной реки, так называемая протока Хумэнь (в переводе с китайского — «Врата тигра»). В ней император расквартировал большое количество артиллерии, чтобы защитить Кантон от вражеских и пиратских судов. С расположением этих пушек была одна проблема — они были фиксированы в одной позиции. Другими словами, из них нельзя было целиться. Как добавил один историк: «Они были не столько артиллерийскими орудиями, сколько фейерверком». Это обстоятельство самым болезненным образом подтвердилось в последовавшей вскоре опиумной войне.487 Выше по течению река шла на север, а затем загибалась на запад, к Кантону. Длина речного маршрута составляла около 64 км. По его ходу располагалось множество небольших островов, наиболее важным из которых был Вампу у восточного берега Кантона. Кантонская система требовала, чтобы иностранные суда вставали здесь на якорь и перегружали товары на маленькие джонки.

Барьер между Востоком и Западом для Китая был не только географическим. Технически Китай вообще не участвовал в торговле. Вместо этого он принимал подарки для императора, который «отвечал» дарами заморским просителям. Однако на практике этот обмен не сильно отличался от обычной торговли в других азиатских империях. Китай ошибочно воспринимал Англию как своего вассала (подобно Сиаму). За это заблуждение пришлось заплатить высокую цену.

Непонимание друг друга в политике и торговле может быть одновременно трагичным и комичным. В 1793 году, когда Георг III отправил в Пекин лорда Джорджа Макартни в качестве посла, китайцы прикрепили к его лодке табличку с надписью: «Дань от Красных Варваров». Вопреки расхожей легенде, Макартни согласился выполнить обряд коутоу (комплекс движений, состоящий из девятикратно повторенной последовательности: поклона, коленопреклонения и касания лбом пола), но только при условии, что придворные императора сделают прежде то же самое перед портретом британского монарха, который Макартни предусмотрительно взял с собой. Шокированные китайцы вежливо отказались, поэтому ни одна из сторон в этот день не исполнила коутоу.488

Хотя некоторые европейцы научились говорить на китайских диалектах, китайцы почти никогда не учили ни один из европейских языков. Например, чрезвычайный уполномоченный Линь нанял самых лучших переводчиков, каких только смог найти. В дальнейшем оказалось, что их знание языка исчерпывалось уровнем пиджин-инглиш. Гораздо более важно, что пропасть, разделявшая Китай и Британию, имела культурную и классовую основу. В XVIII веке английские торговцы занимали в Британии самые высокие посты, в то время как в Китае уже много столетий торговцы причислялись к низам общества.489

Вначале Кантонская система вполне устраивала Ост-Индскую компанию. Фактории обладали монополией на торговлю с китайской стороны, а компания в течение предыдущего столетия эффективно вытеснила из Китая португальцев и голландцев и поэтому контролировала всю торговлю с европейской стороны. Следовательно, монополия факторий и монополия Ост-Индской компании подходили друг к другу как две детали паззла.

Но, если посмотреть глубже, все было не так хорошо. Во-первых, Ост-Индская компания могла опираться в финансовой политике на избыток капитала из Лондона, в то время как в Китае с трудом выживающий социум имел рудиментарный финансовый рынок, нищенский капитал и заоблачные цены. Это значительно ослабляло позиции факторий — партнеров Ост-Индской компании.

Высокий уровень цен — это палка о двух концах. С одной стороны, он позволял компании и зависящим от нее частным английским торговцам получить колоссальную прибыль, купив дешевый товар в Англии и продав его по астрономическим ценам в Китае. Но для Ост-Индской компании было невыгодно иметь хронически несостоятельных в финансовом плане торговых партнеров, которых постоянно надо было выручать. Даже сегодня международная торговля — рискованное предприятие и торговцам часто приходится терпеть убытки. Адекватный кредит для торговли — это то же, что высота для самолета: без него очень высока вероятность печального исхода на опасных поворотах бизнеса. Все предприниматели рано или поздно сталкиваются с потерей груза или с падением цен на рынке. Без достаточного резерва капитала и возможности занять деньги под низкий процент неизбежно банкротство. Если продолжить аналогию с самолетами, то фактории были летательными средствами, неспособными летать на безопасной высоте и, к тому же, одномоторными. В Китае не было системы страхования рынка: после пожара в Кантоне в 1822 году многие торговцы разорились.490

К середине XVIII века появилась еще одна проблема. В Англии все более увеличивался спрос на чай, однако интересы китайцев к английским товарам были сравнительно невысоки. По словам жившего в XIX веке английского торгового представителя Роберта Харта:

Китайцы имели лучшую в мире еду — рис, лучший в мире напиток — чай, лучшую в мире одежду — хлопок, шелк и мех. С этими и многими другими производимыми на родине товарами им незачем было тратить ни пенни, покупая что-либо из внешнего мира.491

Выручка за медь и технические новшества (единственное, чего Китай хотел от Запада) не покрывала даже малой части расходов на покупку чая. Англичанам приходилось платить за чай серебром. Записи Ост-Индской компании XVIII века свидетельствуют, что 90% экспорта из Англии в Китай составляли слитки.492 Например, в 1751 году в Китай прибыло четыре британских судна, которые привезли товаров на сумму 10 842 английских фунтов и серебра на сумму 119 тысяч фунтов.493

Хотя английские товары не ценились в Китае, там пользовался спросом индийский хлопок, который в достатке имелся у Ост-Индской компании по праву «дивани» после битвы при Плесси. Китайцы и сами веками выращивали хлопок, но до 1800 года отечественной продукции было недостаточно, и им приходилось закупать у Индии как сырье, так и ткань. Установилась треугольная система, похожая на атлантическую: товары из Британии — в Индию, индийский хлопок — в Китай, а китайский чай — в Британию. Также Англия все больше и больше стала экспортировать в Индию и Китай изделия из хлопка ланкаширских фабрик.

К 1820 году из-за тяжелой экономической ситуации и увеличения собственных посевов спрос на индийский хлопок в Китае упал. Англичанам вновь пришлось вернуться к оплате чая серебром. Тут их взор обратился на другой продукт «дивани» — опиум. Основные его плантации располагались вокруг городов Патна и Варанаси, завоеванных Клайвом в 1757 году.

Люди уже несколько тысяч лет получали опиум из сока опийного мака, Papaver somniferum. Как и большинство современных культур, мак культивировался. Культурные формы плохо растут в дикой местности, поэтому в аграрном обществе относились к этим наркотикам столь же серьезно, как и к еде.

Вероятнее всего, впервые опиум стали употреблять в Южной Европе. Он был распространен в Древней Греции и Риме. В VIII веке н. э. арабские торговцы перевезли семена мака в более плодородные земли Персии и Индии, а затем и в Китай.494

На протяжении почти всей известной нам истории не было ничего позорного в том, чтобы употреблять опиум как обезболивающее, релаксант, стимулятор (для работы) и «социальную смазку» (т. е. средство для успокоения общества). Первыми начали курить опиум голландцы. В самом начале XVII века они добавляли несколько зерен мака из Индонезии к табаку из Нового Света. Китайцы, по-видимому, переняли эту практику у голландцев с Формозы (Тайвань). Отсюда опиумные трубки стали быстро распространяться в глубь континента.495 В 1512 году Пиреш наблюдал торговлю опиумом в Малакке, задолго до того, как в эту торговлю включились англичане и голландцы. Это свидетельствует о том, что этот наркотик был ценным товаром на рынке стран Индийского океана еще до того, как Англия стала доминировать в этом регионе.496

В XIX веке европейцы поедали огромное количество опиума, а китайцы курили его. Так как ингаляция опиума вызывает большую зависимость, чем прием внутрь, было решено, что для китайцев он опаснее, чем для западных народов. В Англии садоводческие организации зарабатывали хорошие деньги, продавая обладающий особенно сильным действием мак домашнего разведения, хотя основная часть опиума поступала в Британию из Турции. Опиум без зазрения совести употребляли выходцы из самых разных слоев общества. Наиболее известные из них — поэт Сэмюэл Тэйлор Кольридж («Кубла Хан»), Томас де Куинси («Исповедь англичанина, употребляющего опиум») и Шерлок Холмс, персонаж Артура Конан Дойла. Наркотик продавался в Англии свободно до «Акта о фармации» от 1868 года. Другие западные страны не запрещали его использование где-то до 1900 года.

На момент завоевания Бенгалии Ост-Индской компанией португальцы уже в течение некоторого времени продавали в Кантоне опиум с Гоа. Китайские власти впервые запретили его использование в 1729 году, причем причины этого решения не вполне ясны.497 К концу XVIII века Ост-Индская компания не могла быть замечена в прямом участии контрабанды опиума в Китай, так как это вызвало бы гнев императора. Вместо этого, Достопочтенная Компания, по словам историка Майкла Гринберга, «довела до совершенства технику выращивания опиума в Индии и избавления от него в Китае».498

Это было сделано путем строгого надзора за производством, поддержанием монополии на цены и контролем качества индийского звена цепи. Торговые марки Ост-Индской компании «Панта» и «Варанаси» (названные в честь индийских городов, в которых сосредоточивались основные службы, занимавшиеся опиумом) появились для того, чтобы подчеркнуть для китайских потребителей превосходство качества. После этого спрос на коробки с опиумом, носящим эти марки, повысился.

Ост-Индская компания продавала свою качественную продукцию частным торговцам (таким как Джардин), которые доставляли товар на остров Линтин в устье Жемчужной реки. Здесь существовала перевалочная база в плавучей крепости из корпусов судов у самого берега (а не у причала, как на острове Вампу, где разгружали легальный товар). Местные контрабандисты перевозили наркотики вверх по реке, не привлекая внимания кантонских инспекторов. Контрабандисты платили частным торговцам китайским серебром, которое последние клали в офисах Ост-Индской компании на счета, открытые для них компанией в Калькутте и в Лондоне. В свою очередь Ост-Индская компания использовала это серебро для покупки чая499.[56]

Популярный образ китайского народа и экономики, павших жертвами наркоторговли, неверен. Во-первых, наркотик был достаточно дорогим, и позволить его себе могли, в основном, мандарины и богатые торговцы. Во-вторых, как и в случае алкоголя, катастрофическая зависимость от опиума возникает лишь у небольшой части употребляющих его людей. Даже заслужившие дурную славу опиумные притоны не оправдывали свою нездоровую репутацию, как отметил разочарованный Сомерсет Моэм:

И когда вкрадчивый Евразии взялся проводить меня в опиумный притон, винтовая лестница, по которой мы поднимались, несколько подготовила меня к захватывающе жуткому зрелищу, которое мне предстояло вот-вот увидеть. Меня ввели в довольно чистое помещение, ярко освещенное и разделенное на кабинки. Деревянные настилы в них, застеленные чистыми циновками, служили удобным ложем. В одной почтенный старец с седой головой и удивительно красивыми руками безмятежно читал газету, а его длинная трубка лежала рядом. В другой расположились два кули, с одной трубкой на двоих, — они по очереди приготовляли ее и выкуривали. Они были молоды, крепки на вид и дружески мне улыбнулись. А один пригласил меня сделать затяжку-другую. В третьей кабинке четверо мужчин, присев на корточки, наклонялись над шахматной доской; дальше мужчина тетешкал младенца (загадочный обитатель Востока питает неуемную любовь к детям), а мать младенца — как я решил, жена хозяина, — миловидная пухленькая женщина, глядела на него, улыбаясь во весь рот. Это было приятное место, удобное, по-домашнему уютное. Оно чем-то напомнило мне тихие берлинские пивнушки, куда усталый рабочий может пойти вечером и мирно скоротать часок-другой.500

Академическое изучение потребления опиума в Китае подтвердило наблюдение Моэма: это был социальный наркотик, который повредил лишь малому проценту употреблявших его. Один из современных ученых утверждает, что хотя на момент 1879 года в Китае около половины мужчин и четверти женщин хотя бы раз употребляли опиум, лишь один китаец на сто человек выкурил достаточное количество этого наркотика, чтобы мог возникнуть риск зависимости.501

Император и мандарины были несколько возмущены деградацией, вызываемой опиумом, однако в большей степени их беспокоило нарушение баланса торговли, вызываемое наркотиком. Китаю был присущ такой же меркантилизм, как и любой европейской монархии XVII века. До 1800 года торговля чаем была (в терминах современной меркантилистской идеологии) сильно в пользу Китая. В Ост-Индской компании зафиксирована поворотная точка в 1806 году, когда поток серебра пошел в обратном направлении. После этой даты объем импорта опиума превысил объем экспорта чая. Впервые китайское серебро стало утекать из Поднебесной. После 1818 года серебро составляло уже одну пятую китайского экспорта.

В 1820-х годах влиятельная группа мандаринов начала кампанию по легализации опиума, чтобы снизить его стоимость и остановить отток серебра. Один из них, Сю Найчи, написал императору меморандум, заметив, что некоторые из наркоманов действительно деградировали, но нанесенный нации финансовый урон куда выше. Он рекомендовал легализацию с оговоркой, что опиум будет продаваться только по бартеру (предположительно в обмен на чай), а не за серебро. Активная циркуляция данного меморандума в Кантоне среди иностранных торговцев подарила им надежду, что легализация неизбежна. Однако предложение Сю потерпело поражение в ожесточенных битвах при императорском дворе.502

В начале XIX века Великобритании была подвластна лишь малая часть индийского субконтинента. Прошло немного времени, и торговцы-парсы (в частности, Джамсетджи Джиджибой) подключились к опиумному бизнесу Ост-Индской компании и стали продавать свой товар, называемый мальва (malva), из портов Малабара и Гуджарата. Мальвой назывался опиум, производимый не Ост-Индской компанией и поставляемый из западных портов (в противоположность брендам компании «Панта» и «Варанаси» из восточного порта Калькутта). Компания оценила преимущества централизации поставок мальвы из удобно расположенного порта в Бомбее и с 1832 года стала собирать с местных торговцев небольшую пошлину за транзит.

К началу XIX века монополия Достопочтенной Компании трещала по швам. Помимо использования независимых торговцев в доставке опиума в Китай, Ост-Индская компания начала лицензировать некоторых «провинциальных торговцев» на проведение легальной торговли на острове Вампу, используя всю оставшуюся власть монополии, чтобы держать этих предпринимателей «под каблуком». Американские торговцы мехом, возглавляемые Джоном Якобом Астором, добились первых послаблений в этой монопольной системе. Они начали продавать шкуры тюленей и морских выдр с северо-запада Тихого океана. Эти товары высоко ценились в Китае.[57] Ост-Индская компания опасалась обидеть агрессивную и непредсказуемую нацию, которая недавно жестоко разгромила Англию в Войне за независимость. Американцев оставили в покое.

Еще до появления торговцев мехом другие предприниматели (из Англии) придумали хитрость, позволявшую обойти монополию Ост-Индской компании, — дипломатическое прикрытие. В 1780 году англичанин Дэниел Биль отправился в Китай под австрийским флагом в качестве посла Пруссии. Он смог использовать свою должность для организации выгодных и свободных от контроля Ост-Индской компании торговых рейсов между Индией и Китаем. Другой англичанин, Джон Генри Кокс, крупный поставщик товаров в Китай, попытался избежать проблем с Ост-Индской компанией в составе шведской морской комиссии. Когда компания все же не пропустила его судно, он сменил шведский флаг на прусский. Польша, Генуя, Сицилия и Дания любезно (и, вероятно, за деньги) предоставляли британским торговцам дипломатические привилегии.503

Когда Джардин разбогател и в 1817 году вернулся в Лондон, он оставил службу в компании и организовал партнерство с другим бывшим корабельным хирургом Ост-Индской компании Томасом Уидингом. Последний получил от компании лицензию на частную торговлю в провинции. Эти двое объединились с парсом Фрамджи Ковасджи из Бомбея, ив 1819 году Джардин отплыл в Бомбей. Там он загрузил 649 ящиков мальвы, которую партнеры продали в Кантоне за $ 813 000.[58] (Далее в этой главе символ доллара означает испанский доллар, равный восьми реалам. Этот всем известный знак, вероятно, происходит от герба, отчеканенного на этих монетах.) Это должно было стать для Джардина началом серии выгодных контрабандных перевозок. В Бомбее он вновь связался с Джиджибоем, с которым у него тоже были давние и приносившие большую прибыль торговые дела. Там же Джардин познакомился с Джеймсом Мэтисоном. Позднее эти двое основали фирму, которая до сих пор носит их имена — «Джардин, Мэтисон amp;amp; Со».

Мэтисон происходил из шотландской семьи, которая имела достаточно средств для покупки лицензии Ост-Индской компании на частную провинциальную торговлю. Это позволило ему избежать долгого пути «ученичества» в компании, который прошел Джардин. Вскоре Мэтисон стал «датским консулом» в Кантоне, что позволило ему избежать ограничений, накладываемых компанией.

Мэтисон придумал и другую хитрость, которая позже приобрела глобальные масштабы. В то время как перевозка товаров из Индии в Китай нарушала монополию Ост-Индской компании, можно было совершенно законно отплыть с товаром из Калькутты в Малаккский пролив (Малайзия), а из Малакки в Кантон. В 1822 году хитрый шотландец впервые применил эту дырку в законе, перегрузив товар с корабля на корабль в порту Сингапура, всего три года спустя после того, как Стэмофрд Раффлз основал этот город на болотистом малярийном острове.504

Богатство Мэтисона позволяло ему попутно заниматься наукой и журналистикой. Как и многие выдающиеся молодые предприниматели того времени, он разделял идеологию свободной торговли, изложенную Адамом Смитом в «Исследовании о природе и причинах богатства народов». В 1827 году Мэтисон основал первую англоязычную газету в Китае «Кантон реджистер», в которой печатались местные торговые новости, цены на опиум и тенденциозно критиковалась тирания Ост-Индской компании. В этом же году, после смерти своего партнера, испанца Ксавьера Ириссари, Мэтисон информировал своих китайских клиентов, что с этого момента управление всем его бизнесом поручается Уильяму Джардину. К 1830 году новая фирма, «Джардин, Мэтисон amp;amp; Со», перевозила контрабандой в Китай около 5000 ящиков опиума в год. Как молодая и энергичная организация, она добивалась успеха во всех направлениях.

Заслуга в разрушении Кантонской системы принадлежит влиятельному участнику «Джардин, Мэтисон amp;amp; Со», лингвисту, медику и миссионеру Карлу Фридриху Августу Гутславу. Он использовал для контрабанды малые суда, добираясь до берегов Маньчжурии и продавая мальву местным торговцам, бросая прямой вызов китайским властям.505 Гутслав был родом из Померании, лютеранин. Он был убежденный англофил и говорил на большинстве основных китайских диалектов, трижды был женат на англичанках и свято верил, что коммерция способна спасти Китай от язычества.506 К несчастью для его репутации в истории, механизмом христианского спасения он избрал опиум.

Историк Карл Троцки ярко показал один день из жизни таких опиумных клиперов. Причалив в безопасном заливе, команда одного из кораблей наблюдает, как он «заполнен китайцами, пока капитан, меняла и другие европейцы до поздней ночи продают опиум всем пришедшим без разбора. В ожидании некоторые курят опиум и засыпают на кушетке каюты и на полу. Гремят счеты, китайцы и европейцы общаются на языке жестов. За четыре дня команда продала опиума примерно на $ 200 000».507

Хотя Ост-Индская компания постепенно уступала рынок частным торговцам, она первой стала использовать новшество в судоходстве, моментально оказавшее большое экономическое и историческое влияние. Уже около двух тысяч лет муссоны позволяли совершать путешествие между Индией и Китаем лишь раз в год. Это ограничение было побеждено не открытием парового двигателя, а усовершенствованием конструкции парусов и корпуса. В течение войны 1812 года у американцев появилось «революционное» судно, скорость которого позволяла американским пиратам грабить английские торговые суда и уходить из окружения — балтиморский клипер. Самый известный из них, «Принс де Нефшатель», обчистил немало британских торговцев, прежде чем был загнан в угол тремя фрегатами Королевского флота в самом конце войны. Англичане отбуксировали клипер в сухой док и раскрыли секрет его скорости: гладкий, узкий корпус (позволявший кораблю держать курс при самом сильном ветре) и многочисленные, прочно закрепленные паруса. Эти черты можно увидеть и на современных гоночных яхтах. Роковой ошибкой капитана «Принс де Нефшатель» была перегрузка судна слишком массивными парусами. Их следовало приспустить в той ситуации, которая сложилась в последнем сражении.508

Вскоре Уильям Клифтон, шкипер Королевского флота, получил подробное описание клипера. Покинув флот, он командовал судами Ост-Индской компании и понял, что корпус и прочные паруса балтиморского клипера — это ключ к покорению муссонов. В 1829 году Ост-Индская компания при поддержке своего генерал-губернатора, лорда Уильяма Бентинка, заказала постройку «Ред Ровера», 255-тонного судна, сочетавшего конструкцию корпуса, подобную балтиморскому клиперу, с конфигурацией парусов, как у барки, наиболее популярную во флоте.[59] В январе 1830 года это изящное судно покинуло стоянку в реке Хугли и отправилось в Сингапур, прибыв позднее всего на 16 дней. Менее чем через неделю оно отправилось на север, во власть муссона и достигло Макао всего за 22 дня. Клифтон совершил за тот год три рейса между Индией и Китаем, заслужил одобрение Компании и 10 000 фунтов.[60] «Ред Ровер» встретил свой конец во время шторма в Бенгальском заливе в 1853 году. Это была необычно долгая карьера для клипера в тех водах, где постоянно приходилось бороться с суровыми муссонами.[61]

Клиперы не были дешевы. Одно из судов, «Ланрик», стоило $65 000. Но оно могло перевозить 1250 ящиков опиума, зарабатывая до $25 000 за рейс. Таким образом, судно полностью окупалось к третьему рейсу, т. е. за один год.

Хотя Ост-Индская компания ввела этот тип судов в торговлю с Китаем, в конце концов именно частные компании наиболее полно использовали потенциал клиперов. Джардин, Мэти-сон и другие «провинциальные» торговцы поняли, что наиболее прибыльным является посредничество и установление контактов между продавцами мальвы в Бомбее и покупателями с острова Линтин. Комиссия в $20 за ящик приносила более надежный доход, чем самостоятельная покупка и продажа опиума.509

* * *

В 1830 году коалиция провинциальных торговцев и представителей манчестерских фабрик, возглавляемая энергичным Джардином, предвидя грядущий конец Ост-Индской компании, запросила парламент об издании «новых коммерческих законов». Парламент удовлетворил их запрос. Монополия Ост-Индской компании на торговлю с Востоком была перманентно прекращена с апреля 1834 года. Почти сразу же частные предприниматели, уже контролирующие рынок опиума, взяли в свои руки престижную и выгодную торговлю чаем, последний из контролируемых Ост-Индской компанией товар.

Как все изменилось за 150 лет! В 1700 году Достопочтенная Компания была авангардом свободной торговли, тогда как производители текстиля в Англии пытались сохранить свою рушившуюся монополию. К началу XIX века их позиции поменялись местами: закостеневшая Ост-Индская компания отчаянно пыталась сохранить свои привилегированные позиции, тогда как производители хлопка боролись за снятие коммерческих ограничений, воображая, что «если бы могли хотя бы убедить всех китайцев удлинить подол рубашки на фут, фабрики Ланкашира могли бы работать 24 часа в сутки».510 До 1700 года идеи глобализма, изложенные Чайлдом и Мартином, оказали незначительное влияние на жизнь общества, но в 1830 году принципы свободной торговли Адама Смита были воплощены Уильямом Джардином и Джеймсом Мэтисоном. Рынки империй Индийского океана были открытыми за века до прибытия европейцев. Теперь Запад, владевший новейшими военными и морскими технологиями, отошел от монополизма и выбрал свободную торговлю, вне зависимости от того, чего хотели жители Индии и Китая.

Больше всего сохранившихся записей по торговле с Китаем того периода относятся к 1828 году, как раз перед падением монополии Ост-Индской компании. Они наглядно иллюстрируют положение дел на тот момент. Более трех четвертей от всего импорта в Кантоне (общей стоимостью около $20 000 000) приходилось на частных торговцев, и три четверти из этих товаров составлял опиум. Иными словами, опиум составлял более половины британской торговли, и львиная его доля находилась в частных руках. Более 99% экспорта Ост-Индской компании из Китая составлял чай, который не был разрешен к перевозке частным торговцам до 1834 года.511

После 1834 года с прекращением монополии компании частные торговцы расширили размах своих операций. Теперь они могли игнорировать Кантонскую систему, которую Ост-Индская компания поддерживала столь же ревностно, как и император. Клиперы были идеальными судами для перевозки таких ценных товаров, как опиум и чай. К концу 1830-х эти суда позволили таким компаниям, как «Джардин, Мэтисон», справляться и со старыми торговыми маршрутами, и с новыми, проложенными Гутславом. Импорт опиума до этого возрастал относительно медленно: в 1800 году — около 4000 ящиков в год, в 1825 — около 10 000 ящиков. После того как частные компании отобрали у Ост-Индской компании торговлю с Китаем, объем поставок стал расти, как на дрожжах, и к концу 1830-х достиг 40 000 ящиков.512

После того как в 1834 году Ост-Индская компания потеряла свою монополию, ее выборный комитет, регулировавший английскую торговлю, уступил место управляющему британской торговлей в Китае, утверждавшемуся короной и прислушивавшемуся к наиболее влиятельным частным торговцам, ненавидевшим китайское правительство. Несчастливая судьба первого управляющего, некомпетентного лорда Уильяма Джона Нэпира, показывает нам культурную пропасть между Китаем и Западом. Нэпир без предупреждения прибыл в Кантон, в факторию Ост-Индской компании в 2 часа ночи, 25 июля 1834 года. На рассвете он поднял флаг Великобритании, что являлось публичным оскорблением для китайцев. Это был лишь первый неверный шаг. Следующим стало верительное письмо, переведенное на китайский язык и доставленное местному китайскому генерал-губернатору. Таким образом, за 48 часов пребывания в Кантоне управляющий нарушил несколько императорских эдиктов о варварах: он приплыл в Кантон без разрешения, поселился там, сам передал письмо генерал-губернатору (а не через сотрудников китайских факторий), и письмо это было на китайском (а не на английском). Китайцы изгнали Нэпира, прекратили всякую торговлю с Англией и подожгли английские суда. Джардин и другие частные торговцы, стоявшие за действиями Нэпира, поняли, что они перегнули палку. Им пришлось умилостивить китайцев, поспешно избавившись от неудачливого посла.513

Через четыре года уже император переоценил свои силы. Он назначил талантливого, но в то же время жестокого Линя чрезвычайным уполномоченным, что положило начало новому витку противостояния между правительствами двух стран со значительно более катастрофичными последствиями. Еще до вступления Линя в должность китайские представители власти начали массово сажать в тюрьмы местных опиумных контрабандистов, что привело к застою в торговле. В марте 1839 года Линь усилил давление, введя уголовную ответственность за любой незаконный товар для иностранных торговцев. Вскоре после этого Линь организовал публичную казнь китайских продавцов опиума на глазах у шокированных европейцев. После этого он арестовал всех иностранцев (англичан, американцев, французов и парсов) на территории их факторий на несколько недель, пока они не согласились отдать более 20 000 ящиков опиума. Иностранцев отпустили только после того, как люди Линя уничтожили весь этот груз.

Новый британский торговый управляющий, Чарльз Эллиот, был ранее капитаном Королевского флота, патрулировал воды у побережья Западной Африки, борясь с работорговцами (в какой-то момент он занимал должность «защитника рабов»). Убежденный кальвинист, осуждавший опиум, он умел отделять убеждения от обязанностей по службе. Он успокоил находившихся в отчаянном положении торговцев, возместив им стоимость конфискованного опиума. Это действие вовлекло в конфликт правительство Британии.

Достаточно было одной искры. Через несколько месяцев в августе 1839 года после того, как пьяный английский матрос убил местного крестьянина, Линь запретил поставки воды и продовольствия британским военным судам и потребовал выдачи моряка. Эллиот отказал и отдал обвиняемого под суд присяжных, состоящий из торговцев. Приговор ограничили штрафом и шестью месяцами заключения с отбыванием срока в Англии. Когда матрос прибыл на родину, его сразу же освободили, так как присяжные (среди которых был и Джеймс Мэти-сон) были подобраны не в строгом соответствии с законом.514Четвертого сентября, примерно в полдень Гутслав по приказу Эллиота доставил письмо капитанам двух китайских джонок в Цзюлуне. В письме было сказано, что если в течение тридцати минут припасы не будут доставлены, джонки будут потоплены. Англичане не получили ни пищи, ни воды, и военный корабль «Воляж» потопил суда. В ответ Линь навсегда запретил торговлю с Британией и дал приказ сжечь английские корабли.

Тем временем Джардин и другие ветераны блокады кантонских факторий, устроенной Линем, сумели вернуться в Англию. По прибытии они подали прошение в кабинет вигов, премьер-министру лорду Мельбурну, чтобы от китайцев потребовали извинений и более «равноправных» отношений с открытием для Запада нескольких портов. Донесения от Эллиота, чья гордость и репутация пострадала от действий Линя, также рекомендовали жесткую политику в отношении Китая.

Джардин и его соратники предлагали подкрепить их требования действиями военно-морских сил. Осталось лишь решить проблему финансирования войны. Военный министр Томас Бабингтон Маколей поддержал просьбу: чтобы заставить китайцев выплатить репарации, Мельбурн направил в зону конфликта группу боевых кораблей с несколькими тысячами моряков на борту. Экспедиция достигла Китая в июне 1840 года.

Началась первая опиумная война. Она продолжалась до 1842 года, когда был заключен позорный Нанкинский договор. Согласно ему англичане получили денежную компенсацию, была прекращена монополия факторий, уменьшены китайские налоги на экспорт и импорт, открыты Кантон и еще четыре порта (Шанхай, Амой, Фучжоу и Нинбо). В этих портах англичане получили право экстратерриториальности (иммунитет к китайским законам) и подчинялись британским консулам.

Продолжение импорта опиума негласно подразумевалось обеими сторонами. По сей день национальное самосознание китайцев страдает от унижения, нанесенного Нанкинским договором. Американцы неоднократно слышали, что это не лучшим образом скажется на китайско-американских отношениях и в XXI веке.

Кроме того, Англия получила постоянную колонию. Мэтисон давно засматривался на Формозу, но Джардин из Лондона писал ему в ответ, что этот остров был слишком велик для усмирения, и голосовал за порт Нинбо. Ни один из них не добился своего: Эллиот как бывший морской офицер очень хотел заполучить превосходный порт Гонконг. Именно его пожелание и было вписано в договор. Еще до заключения договора Мэтисон перенес штаб-квартиру фирмы в Гонконг, положив начало совместного пути к процветанию как острова, так и своего предприятия.

Эллиот, несомненно, был не единственным англичанином, которого терзали этические сомнения в отношении торговли опиумом. Англиканская церковь и оппозиция — тори под руководством Роберта Пиля возглавили движение против этого бизнеса. Наиболее ярым сторонником запрета был тридцатилетний член парламента Уильям Гладстон, сестру которого погубило пристрастие к опиуму. Когда Пиль прибыл в 1840 году в парламент, чтобы осудить нападение на Китай, юный Гладстон произнес страстную речь в палате общин, что принесло ему публичную известность. Пройдут десятилетия, и он четыре срока проведет в должности премьер-министра.

Для большей части Англии середины XIX века опиум оставался благом — лекарством от колик у детей и от страданий старости для пожилых леди. Попытка ввести запрет на опиум была подавлена консорциумом китайских торговцев и их союзников в Лондоне во главе с Джардином. Историк Хейнс называл этот союз «большим опиумом».515,[62]

После первой опиумной войны трафик наркотика стал расти еще быстрее. В 1845 году генеральный аудитор новой колонии (Гонконга) отметил, что в любое время дня и ночи 80 клиперов везут опиум в Китай или чай из Китая, и четверть из них принадлежит «Джардин, Мэтисон». Постепенно «Джардин, Мэтисон» стала объектом пристального внимания растущих антиопиумных настроений в Англии.

В действительности, Джардин и Мэтисон были довольны незаконностью торговли и очень боялись легализации, которой периодически добивались китайцы. Это открыло бы рынок для конкуренции «людям с малым капиталом».516 Их страхи были обоснованы. В 1858 году по Тяньцзиньскому договору (в завершении второй опиумной войны) китайцев вынудили легализовать опиум (кроме того — открыть еще десять портов, выплатить репарации и передать англичанам Цзюлун). Легализация торговли означала, что теперь кто угодно мог приобрести мальву в Бомбее, погрузить ее на одно из новых судов «Пенисулар энд ориентал стим нэвигейшн компани» и продать ее в Гонконге. Через несколько лет «Джардин, Мэтисон» была вытеснена из опиумной торговли такими людьми, как бомбейский торговец Давид Сассун, по происхождению — еврей из Багдада. Сассун хорошо знал порядок ведения дел в Индии, его семья обладала обширными деловыми связями. Легализация позволила ему перехватить контроль за торговлей у представителей «старой» английской провинциальной торговли. В опиумном бизнесе Сассун заключил договора со многими индийскими торговцами, в том числе и с наследниками Джиджибоя.

Выход «Джардин, Мэтисон» из опиумного бизнеса оказался для них благом, так как вынудил компанию к переменам. Импорт опиума достиг пика (примерно 100 000 ящиков в год) к 1880 году.517

Общественные этические нормы могут стремительно меняться. Например, в 1600 году даже самые просвещенные европейцы не видели ничего дурного в торговле черными рабами. В 1800 году немногие европейцы (да и китайцы) винили Великобританию за экспорт опиума в Китай. И не стоит забывать, что табак (который вызывает не менее сильную зависимость, чем опиум, и сгубил куда больше народу) и по сей день агрессивно продается по всему земному шару корпорациями — наследниками Уильяма Джардина и Джеймса Мэтисона.

Если импорт такого вредного продукта, как опиум, не принес ничего хорошего Китаю, то импорт совершенно безвредного товара — изготовленной на фабриках одежды из хлопка считается причиной, ввергшей Индию в крайнюю бедность. Как сказал Карл Маркс, цитируя генерал-губернатора Уильяма Бентинка: «История коммерции не знает жалости. Равнины Индии белеют костями ткачей».[63] То же случилось и с литейщиками Индии, и со многими индийцами в наши дни.

Стандартным был следующий сценарий. Англичане запретили экспорт индийских тканей, в то время как британским товарам был дан «зеленый свет». Результатом стало разрушение знаменитой индийской текстильной индустрии. По словам Джавахарлала Неру, основателя и первого премьер-министра современного индийского государства:

Ликвидация ремесленного класса привела к колоссальной безработице. Что оставалось делать этим миллионам, доселе занятым в производстве мануфактуры? Куда им было идти? Их старая профессия больше не была им доступна, путь к новой был закрыт. Конечно же, им оставалась возможность умереть — этот выход из невыносимой ситуации был всегда открыт. Они умирали десятками миллионов.518

Маркс и Неру верно уловили суть происходившего тогда: в 1750 году Индия производила около четверти текстильной продукции мира, к 1900 году ее доля составляла менее 2%.519

Общие потери для индийской экономики были достаточно скромны, так как основная часть продукции этой нации приходилась на сельское хозяйство. Общее число безработных составляло 2-6 миллионов (не более 3% населения), а не апокалипсические десятки миллионов, о которых вещали Маркс и Неру.520 (Для сравнения, число безработных в годы Великой депрессии в США превышало 30%.) Некоторые историки-экономисты утверждают, что, благодаря более дешевому и качественному английскому волокну, местная индустрия по производству одежды на самом деле росла. Удивительно, что в большинстве обсуждений упускается из виду тот факт, что сотни миллионов индийцев, богатых и бедных, покупали одежду английского производства, которая была дешевле и лучше.521

Индия не сделалась беднее, скорее стремительно индустриализировавшийся Запад сделался намного богаче. Современные историки-экономисты Европы и Индии приписывают тяжелую ситуацию в Индии XVIII и XIX веков большому количеству факторов, не связанных с британской торговой политикой: неурожаи, частое отсутствие муссонных дождей, неадекватная система транспортировки внутри страны, отсутствие центрального рынка и смерть в 1707 году последнего императора из династии Великих Моголов, Аурангзеба.522

Можем ли мы обвинять Британию (как это делал Неру) за безнаказанный ввоз товаров в Индию и закрытие их оттока в противоположном направлении? Лишь в малой степени: в середине XIX века большая часть английского импорта в Индию облагалась пошлиной в 3,5%-7% (в зависимости от того, перевозился товар на британском судне или судне другой страны). Пошлина за иностранные (включая индийские) товары, привозимые в Англию, колебалась от 15% до 20%. Для сельскохозяйственной продукции, такой как индийский сахар и хлопок-сырец, тарифы были значительно ниже.523 Это, конечно, — дискриминация, но не запрет. Нельзя с уверенностью утверждать и то, что к разорению Индии привело злоупотребление Англией правом «дивани». По сравнению с любящими роскошь Моголами англичане направляли куда большую часть «дивани» на общественные нужды (например, на строительство сети железных дорог). В любом случае, доход государства не превышал 1% национального дохода524.[64]

* * *

Проследив колебания английского бизнеса с китайским опиумом и индийским хлопком, мы наконец вплотную подошли к наиболее значимой части в истории свободной торговли XIX века — торговле зерном.

Еще с XV века британская корона считала нужным управлять жизненно важной торговлей зерном путем издания серии «хлебных законов» («corn laws»). В английском языке слово «corn» означает любое зерно: ячмень, рожь и, в особенности, пшеницу (кукуруза не была известна в Европе до путешествия Колумба). От появления первых указов в 1660 году и до аннулирования их всех в 1846 году было издано не менее 127 «хлебных законов», регламентирующих все аспекты торговли зерном и другими продуктами: оптовые и розничные операции, хранение, импорт, экспорт и, что наиболее важно, государственные тарифы. Во время великой битвы XIX века за свободную торговлю неоднократно обсуждалась оправданность столь навязчивого участия государства в том, что все более становилось уделом международной торговли.525

До середины XVIII века богатство и власть Англии была обусловлена не торговлей или производством, а мощью ее сельского хозяйства, которое было столь эффективно, что к 1800 году, чтобы прокормить страну, было достаточно лишь двух пятых ее рабочей силы.526 В неспокойном XVII веке английские фермеры экспортировали мало зерна. Когда, наконец, в 1689 году после всех революций были достигнуты мир и внутренняя стабильность, Англия стала житницей Северной Европы.

Затем избыток зерна так же быстро сошел на нет. Причин для того было четыре. Во-первых, серия войн захлестнула Европу, разрушив торговлю зерном в регионе. Между Семилетней войной 1756 года и войной Франции с Наполеоном в 1815 году Англия все время была вовлечена в мировой конфликт или усиленно готовилась к войне. Во-вторых, в течение XVIII века население Англии почти удвоилось и достигло 9 миллионов. В-третьих, быстрая индустриализация после 1760 года привела к перемещению рабочей силы и капитала с ферм на фабрики. Наконец, с 1756 года началась череда неурожаев, продолжавшаяся около двадцати лет. После 1780 года Британия чаще всего импортировала зерно, в основном из Дании, Польши и с побережья Германии. Последний раз Англия вывезла больше зерна, чем закупила, в 1808 году.527

В годы достатка немногие люди (даже фермеры) придавали большое значение «хлебным законам». Иногда от этих постановлений выигрывали аристократы-землевладельцы — высокие цены делали невыгодным импорт, а иногда вводилась премия за экспорт. В противоположном случае радовались жители городов. Но чаще всего законы «не имели отношения к делу»: средневековая экономика во многом была самодостаточной, а сила закона в обществе того времени — невысока, и мало кто соблюдал эти устаревшие постановления.

Важность «хлебных законов» возросла, когда в 1756 году внезапно началась Семилетняя война. Запасы пропитания в промышленных городах севера закончились, бунтовщики грабили зернохранилища и даже булочные. Торговцы зерном веками игнорировали или наивно не знали об ограничениях, накладываемых «хлебными законами». Теперь они неожиданно обнаружили, что спешно собранный трибунал приговорил их к повешению (затем многих из них простили или отправили в ссылку в Австралию).

Внезапно сельскохозяйственная торговая политика стала основной темой публичных дебатов. В течение нескольких последующих десятилетий парламент принял серию «хлебных законов», придуманных с целью улучшения снабжения потребителей и поддержания интересов земельной аристократии. На практике они не обеспечивали ни того, ни другого. После 1793 года, война с революционной Францией и череда неурожаев опять вызвали нужду. Цены на пшеницу, столетия державшиеся около 40 шиллингов за четверть (500 фунтов или четверть тонны), после 1790 года подскочили выше ста шиллингов за четверть (см. рис. 11-1). Когда 29 октября 1795 года король отправился выступить в парламенте, кортеж окружила толпа. В карету стреляли, а народ кричал: «Мира! Мира!»

Рис. 11-1. Цены на пшеницу в Англии, 1700-1850

Правительство сняло все ограничения. Был запрещен экспорт зерна и использование его для получения алкоголя, отменены все пошлины на импорт. По официальным каналам была закуплена пшеница из стран Балтийского моря. Флот грабил нейтральные суда, плывущие во Францию. Эти действия не только прекратили быстро нараставший голод, но и вызвали гнев богатых землевладельцев, которые не могли больше назначать свои цены обедневшему и голодному населению.

Теперь правительство установило премию за импорт и призывало употреблять хлеб из пшеничной муки, смешанной с рожью или ячменем. Но к концу XVIII века даже самые бедные слишком привыкли к белому хлебу. Булочники отказывались готовить смешанную продукцию, так как ей пришлось бы черстветь на магазинных полках.528,[65]

После 1800 года несколько хороших урожаев временно уменьшили цены. В 1804 году землевладельцы воспользовались военным дефицитом и продвинули в парламенте «хлебный закон», возвращающий «скользящие» тарифы налогов на зарубежную пшеницу.

Установка больших налогов на импорт пшеницы, транспортные расходы на которую и так были выше, чем для отечественного зерна, уверили английских фермеров в возможности установки минимальной цены в шестьдесят три шиллинга за четверть — более чем на 50% больше, чем исторически исходная цена. «Хлебный закон» 1804 года показал стратегию и политическое влияние английских производителей зерна, а также — двойственность протекционизма, стремящегося защитить отечественных производителей (в данном случае британскую земельную аристократию) в ущерб потребителям. Естественно, английские землевладельцы желали сделать высокие цены на зерно в военное время постоянными.

Закон практически не оказал никакого влияния, так как плохие урожаи и развитие военных действий с Францией вскоре вновь взвинтили рыночные цены выше сотни шиллингов.

В 1809 году голод в Англии и, наоборот, небывалый урожай во Франции дали Наполеону верную возможность сорвать куш, продавая зерно врагам.529

Таблица 11-1. Налоги на импорт пшеницы по «хлебному закону» 1804 года Цены на зерно (шиллинги за четверть тонны) …… Налог на импорт (шиллинги за четверть тонны)

Меньше 63 …… 24,25

От 63 до 66 …… 2,5

Больше 66 …… 0,5

В октябре 1813 года Британия и ее союзники вторглись во Францию, и в апреле 1814 года Наполеон был выслан на остров Эльба. В период между этими двумя датами цены на пшеницу упали со ста двадцати до семидесяти шиллингов. Английские землевладельцы, привыкшие к трехзначным ценам, опять добились изменения законов, позволившего им не потерять сверхприбыли в мирное время. И снова бедняки вышли на улицы и осадили парламент.

* * *

В этот момент вековая история «хлебных законов» сплелась со столь же древними семейными преданиями — преданиями семейства Рикардо. Едва закончились гонения и избиения евреев в Португалии (XVI век), как многие представители этого замечательного семейства оказались беженцами в свободном порту Ливорно, к северу от Рима. Среди итальянских городов-государств он был единственным, где евреев не заставляли креститься, жить в гетто и выслушивать нотации священников.

Главным занятием ливорнских евреев была торговля средиземноморскими красными кораллами, но когда прекратились их поставки, одного из членов клана — Самуэля Израэля — поманил преуспевающий и знаменитый своей толерантностью Амстердам. Около 1680 года Самуэль переехал в Голландскую республику. Там его семейство добилось успеха. Йозеф Израэль Рикардо — дедушка Самуэля — стал удачливым брокером, обосновался на Амстердамской бирже и активно участвовал в финансировании голландских вооруженных сил во время Семилетней войны.

Занимаясь финансированием вооруженных сил, Йозеф Рикардо часто приезжал в Лондон. Его сын, Абрахам Израэль Рикардо, обзавелся семьей в городе на берегах Темзы. Его сын Давид станет знаменитым адвокатом и теоретиком свободной торговли, а также самым влиятельным и громогласным из противников «хлебных законов» того времени.530

Давид родился в 1772 году, за четыре года до того, как в свет вышла книга Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», которая активно поддерживала свободную торговлю. Впервые Давид читал эту книгу в возрасте 27 лет в Бате, где лечилась его жена. В последующие годы он превзошел отца, достигнув успеха на Лондонской бирже, а в 1815 году молодой брокер, благодаря своей состоятельности, приобрел связи в правительстве, которые очень пригодились после победы при Ватерлоо (как и Натану Майеру Ротшильду, который первым получил известие о победе.) Состояние Рикардо использовал на то, чтобы получить место в палате общин, а также в интеллектуальных целях. Как раз в это время он приобрел экземпляр книги Смита, в котором позже нашли 150 пометок. Из этих каракулей и сложилась основа его знаменитых «Начал политической экономии и налогового обложения», опубликованных в 1817 году.

«Начала» оказались достойным продолжением «Исследований о богатстве народов». Как сказал историк Дэвид Уэзерол: «Адам Смит объяснил, что такое капиталистическая система. Давид Рикардо объяснил, как капиталистическая система работает».531 Знаменитая глава Рикардо о внешней торговле начинается пророческим утверждением, которое ставит с ног на голову весь меркантилизм: «Нам не следует искать более крупных прибылей, если, открывая новые рынки, мы на определенное количество наших товаров можем приобрести вдвое больше импортных». Далее Рикардо переходит к описанию закона сравнительных преимуществ применительно к следующей гипотетической ситуации. Представим себе, что для того, чтобы произвести определенное количество вина, требуется 120 англичан, а для того, чтобы произвести определенное количество одежды — 100 англичан. Но португальцев для этого требуется только 80 и 90 человек соответственно. И хотя португальцы более эффективно производят и шерсть, и вино, Рикардо доказывает, что лучше им сосредоточить силы на том, что у них получается лучше, то есть на производстве вина, которое требует работы только 80 человек. Одежда, которую они обменяют в Англии на вино, достанется им дешевле, чем изготовленная своими силами.532 Но заключения Рикардо слишком сложны для современной аудитории, и даже сегодня мало кто понимает закон сравнительных преимуществ.[66]

Приведем более убедительный пример. Представим на минуту известного адвоката, час услуг которого стоит 1000 долларов. Теперь представьте, что он к тому же большой умелец работать по дереву — в два раза производительнее среднего столяра. К примеру, перепланировка кухни, которая потребует 200 часов работы обычного столяра, у нашего умельца займет только 100 часов. Если средний столяр зарабатывает по 25 долларов в час, то наш умелый адвокат заработает 50.

Если семье этого адвоката понадобится новая кухня, возьмется ли он сам за работу, раз он умеет делать это вдвое лучше обычного столяра? Только не в том случае, когда каждый час адвокатской практики приносит ему тысячу долларов! За сотню часов, которые ему нужно потратить на кухню, он сможет заработать $ 100 000. Уж лучше он наймет на 200 часов менее умелого столяра — это обойдется ему всего в $5000. Ему придется отработать 5 часов на своей основной работе, чтобы оплатить 200 часов труда рабочему, который будет трудиться над его кухней. Говоря экономическим языком, у этого адвоката есть сравнительное преимущество адвокатской работы и сравнительное неудобство работы столяром. (Заметим, что анализ Рикардо не рассматривает фактор удовольствия от работы или склонности к ней. Может быть, нашему адвокату нравится работать по дереву, и он решит сделать все сам — выбор, важный в эмоциональном плане, но экономически нерациональный.)

Увы, «Начала» и сам Рикардо явились слишком поздно, чтобы спасти Англию от драконовского «хлебного закона» 1815 года. В ответ на трактат Мальтуса, защищавший «хлебный закон», Рикардо написал свой памфлет «Эссе о влиянии низкой стоимости зерна на доходы на бирже». В нем он указал, что главное преимущество «реальной» Англии (в противовес Англии гипотетической, описанной в «Началах») заключается в механизации производства. «Хлебные законы», утверждал он, препятствуют закупке импортного зерна и заставляют Англию растрачивать драгоценные трудовые ресурсы на малопродуктивную работу. Это не идет на пользу никому, кроме земельной аристократии. Этим памфлетом Рикардо ничего не добился. Его «Начала» оказали большее влияние, но они не публиковались до 1817 года, а сам Рикардо не был членом парламента до 1819 года.

Английскую рабочую бедноту вдохновляла мысль о немецких, польских и датских складах, полных дешевого зерна. Сила толпы оказалась действеннее, чем научные диспуты, но действие это устремилось не в том направлении. В марте 1815 года на улицах Лондона бушевал мятеж против «хлебных законов». Протестующие врывались в дома тех, кто поддерживал законы, в том числе к известному своей жесткостью министру иностранных дел лорду Каслри и к Фредерику Робинсону, который и выдвинул этот закон. После наполеоновских войн голодные рабочие бунтовали, требуя свободной торговли, точно так же, как сейчас более благополучные рабочие бунтуют, выступая против нее. Их бесчинства оказали разрушительное действие, заставив газеты и политиков, которые также выступали за отмену «хлебных законов», отказаться от союза с бунтовщиками.

В 1815 году все определяли интересы землевладельцев. В том году злополучное законодательство, которое обеспечивалось не только большинством голосов в обеих палатах, но и примкнутыми штыками за их стенами, совершенно запретило импорт зерна, если цены на пшеницу упадут ниже 80 шиллингов за кварту.533,[67] Вскоре, на короткое время, цены упали значительно ниже 80 шиллингов. Тогда Рикардо с помощью памфлетов и речей в палате общин несколько раз успешно выступил против землевладельцев, призывавших к еще более суровым протекционистским мерам.534 Он умер в 1823 году, в возрасте 51 года, его мечта о свободной торговле так и не сбылась.

Протекционистские законы обычно больнее всего бьют по слабым и беззащитным, и «хлебный закон» 1815 года не был исключением. Поскольку в мирное время цены на пшеницу редко поднимались выше 80 шиллингов за кварту и поскольку Англия быстро утрачивала самообеспеченность продуктами сельского хозяйства, закон прочно отгородил Англию от импортного зерна, а бедняки расплачивались за хлеб насущный по искусственно вздутым ценам. Позднейшее ужесточение этого закона уже не вызывало таких вспышек насилия, как во время его подписания, но в списке недостатков политических реформ послевоенной Англии все еще фигурировало дорогое зерно. Усилия правительства часто оборачивались откровенным, как во время «побоища Питерлоо» в Манчестере, в 1819 году, оголтелым нападением перепуганной полиции на мирные демонстрации[68].535

В конце XIX столетия богатеющие промышленники, которым было нужно дешевое зерно, чтобы прокормить своих голодных рабочих, встали в оппозицию земельной аристократии. В 1828 году ланкаширцы продавили законопроект, который заменил жесткий восьмидесятишиллинговый барьер плавной, подвижной шкалой, наподобие той, что существовала в 1804 году.[69] К 1840 году общественное мнение сформировалось в пользу свободной торговли, тем более что новый закон, хотя и не был таким жестким, как в 1815 году, все же обрекал английских бедняков на голодную жизнь. Зловещий провидец, Ричард Кобден, нанес законам последний удар, и его успехи до сих пор отзываются громким эхом в сегодняшних спорах о глобализации и о демократических процедурах в целом.

Кобден родился в 1804 году в бедной семье мелких фермеров. В политику он вошел в удачный момент — перед реформой избирательной системы 1832 года. Когда Ричарду было десять лет, его отец лишился семейной фермы. Его дядя — торговец тканью — упрятал мальчика в своего рода приют, вроде того, что описан у Чарльза Диккенса. (Когда, впоследствии, Кобден прочитал «Жизнь и приключения Николаса Никльби», он был потрясен, узнав описанную в романе школу Дотбойс-Холл.536) Когда Ричарду исполнилось пятнадцать, дядя, торговавший ситцем, устроил его клерком, и до двадцати лет молодой человек разъезжал по стране, продавая набивной ситец. К тридцати годам он вместе со старшим братом Фредериком открыл собственный красильный заводик в Манчестере и обрел самостоятельность.

Хотя у Кобдена имелись все способности и задатки, богачом он так и не стал, предпочитая торговле ситцем интеллектуальные ценности, путешествия и политику. К тридцати трем годам он побывал в континентальной Европе, на Среднем Востоке и в Соединенных Штатах, о которых писал: «Если знание это сила, а образование дает знания, то американцы неуклонно становятся самым сильным народом на земле».537

Во время путешествия он понял, что Англия может процветать, если будет способна продавать свои ткани дешевле, чем другие страны. Военные действия требуют расходов, налоги растут, в результате растут цены на экспортируемый Англией товар. Питание английских рабочих дорогостоящим отечественным зерном также приводит к росту цен, находящимся под охраной протекционистов. И то и другое вредит стране.538,[70]На этом основывались его пацифизм, вера в содружество народов и, самое главное, в свободную торговлю. К 1840 году Великобритания третью часть экспорта отправляла в Соединенные Штаты — в основном, одежду и ткани в обмен на хлопок-сырец из южных штатов. Молодому владельцу красильного завода было очевидно, что эта торговля требовала недорогой поддержки со стороны флота.

В своих чувствах Кобден был далеко не одинок. К 1830-м годам мысль о том, что «хлебным законам» надлежит кануть в прошлое, возникла у двух очень странных союзников: у манчестерских дельцов, вложивших капиталы в хлопок, и у чартистов — группы обычно не признававших власти радикалов, стремившихся к тому, чтобы итоги выборов были полезны не только земельной аристократии. В сентябре 1838 года представители этих групп встретились в Манчестере и основали Лигу против «хлебных законов». В том же году Кобден, как известнейший в Европе фритредер, стал ее предводителем.539

В 1838 году Лига заняла удачное место в удачный момент. До 1830-х годов связь и транспорт были довольно дороги. В мире, где писать письма и путешествовать могли только богачи, просто не давалось право выбора тем, кому это было недоступно. В Англии это означало, что занявшие сильную позицию богатые землевладельцы в борьбе за протекционизм в отношении зерновых легко одерживали верх над бедными потребителями.

В эпоху быстро развивающихся технологий, в особенности паровых, этот дисбаланс значительно снизился. Лига против «хлебных законов» уже могла для организации и поддержки шествий рассылать по всей стране своих харизматичных ораторов — обаятельного, убедительного Кобдена и пылкого, эмоционального Джона Брайта.

Лига разработала множество хитроумных методов, которые применяются большинством сегодняшних политических партий и отдельными заинтересованными группами: массовые почтовые рассылки, передвижные агитационные бригады с хорошей сценической подготовкой, использование религиозного подтекста, способы тщательного подсчета голосов и оспаривание законности процедур.

Приняв руководство Лигой, Кобден вскоре обнаружил в своем окружении еще одного гения скромного происхождения — Роланда Хилла, яростного защитника «грошовой почты». К 1838 году Англия прочно стояла на пути к скоростному рельсовому транспорту, радикально снизившему стоимость доставки почты. Однако правительство не спешило делиться достигнутой экономической выгодой с любителями писем. В те времена письмо оплачивалось получателем и обходилось весьма дорого. Например, письмо из Эдинбурга в Лондон стоило шиллинг — почти дневной заработок фермера или заводского рабочего.

Высокие цены и система, при которой письмо оплачивалось получателем, становились причиной злоупотреблений и способом наживы. Часто путешественники доставляли по пути письма родственникам и друзьям. Иногда на одном листе бумаги писалось несколько писем, предназначенных к отправке в далекий город, а там уже лист разрезался и письма разносились по адресам. Между страницами книг, которые издатель отправлял в магазины, помещалось множество писем. В качестве своего почтового адреса указывали адрес места работы, а одной из главных привилегий работы в государственном учреждении была возможность бесплатно писать письма.540

Хилл рекомендовал почтовому ведомству цену за доставку письма от Лондона до Эдинбурга только 36 пенсов, а Кобден вскоре употребил свое знаменитое обаяние и настойчивость для того, чтобы сформировать в палате общин комиссию по данному вопросу. Кобден объяснял комиссии, что дешевая почта позволит 50 000 ирландцам, которые работают в Манчестере, регулярно писать домой, своим любимым. Когда депутаты спросили, как же почта справится с таким громадным объемом писем, Кобден холодно напомнил, что недавно из Лондона в Манчестер, со скоростью 20 миль в час, доставили слона.

Парламент утвердил почтовый сбор в размере одного пенса, он вошел в обиход 10 января 1840 года. Поначалу царила растерянность — как же применить эту схему на практике? Кобден предложил использовать «что-то вроде штампа на медицинских патентах, что-то, что можно прикрепить к конверту каплей клея, а затем проштамповать на почте». В результате появились современные почтовые марки.541

Кобден точно знал, что делает. Говорят, когда в палате лордов решили вопрос о «грошовой почте», он в шутку крикнул: «Туда же и “хлебные законы”!».542 Дешевая почта стала самым мощным оружием из его арсенала, настоящей гаубицей пропаганды. Теперь Лига против «хлебных законов» могла штурмовать позиции заводовладельцев, этот кладезь богатств промышленной революции.

Сочетание разумного финансирования и дешевой почты дало Лиге до смешного мало голосов английских избирателей. После закона о реформе избирательного права 1832 года набралось только 7% взрослых мужчин, голосовавших за Лигу.543Систематическая обработка велась с монотонной регулярностью. В дело пошли ежедневная газета «Циркуляр Лиги против “хлебных законов”», отлично составленный еженедельник «Лига» и беспрерывный поток памфлетов. На фоне успехов 1840-х годов Кобден подсчитал, что из 800 000 избирателей страны более одной трети регулярно получают «Лигу».544

Эти борцы интересовались не только вопросами нового железнодорожного транспорта и дешевой почты, но также и еще одним, очень старым вопросом — толкованием божьей воли. Фритредеры сыграли на религиозных чувствах своих союзников — чартистов и аболиционистов. На одном из собраний Лиги в Манчестере 700 ее представителей заявили, что «хлебные законы» противоречат законам божьим. Так Всемогущий в первый и последний раз был вынужден выступить за снижение тарифов.545

Лига нанимала целую армию юристов, чтобы подсчитывать избирателей в регионах, исследовать их политические предпочтения. Всякий землевладелец, чья регистрация или квалификация находились под вопросом, оказывался под их пристальным вниманием. А чтобы противники не могли заниматься тем же самым, потенциальным фритредерам приводили документы в порядок. Такая тактика зачастую отнимала у тори один голос из семи в отдельно взятом районе. Наконец, Лига сумела подключить мощные финансовые ресурсы и приобрести недвижимость у бедных владельцев. Каждому выплачивалось 40 шиллингов в год — достаточно, чтобы говорить о получении доходов, необходимых для участия в выборах.546,[71]

В свободное от дел в Вестминстере время Кобден и его коллега Джон Брайт вели споры о положении дел в стране. Кобден неизменно одерживал верх благодаря своему обаянию и умению спокойно оперировать фактами. Брайт сражал слушателей громогласным уличением землевладельцев в вероломстве. Новые железные дороги переносили их из города в город за считанные часы, и каждый раз они приезжали свежими и отдохнувшими, что немыслимо было при путешествии на лошадях и в экипаже.

В 1841 году пало правительство вигов под предводительством лорда Мельбурна и последовали всеобщие выборы. Четыре года назад Кобден едва прошел в палату общин, но теперь он был таким известным человеком, что выиграл выборы легко, как и многие его товарищи по Лиге, в том числе и Джон Брайт.

Выборы показали, что к власти вернулись тори. Они вернули Роберта Пиля на Даунинг-стрит, 10, в резиденцию, которую он потерял в 1835 году. Политические взгляды Пиля и его упрямый эмпиризм вывели его далеко вперед, за пределы реакционного и аристократического строя тори. Кобден еще несколько лет тягался с ним из-за «хлебных законов», и пока они состязались в желчности, воля Кобдена мало-помалу, при помощи фактов, логики и обаяния, ломала сопротивление премьер-министра.

Сущность аргументов Кобдена заключалась в следующем. Если пустить на рынок дешевое импортное зерно, то рабочим будет оказана двойная помощь. Во-первых, это даст им хлеба. Во-вторых, за этот хлеб будет уплачено английскими товарами, производство которых даст людям работу. Говоря вкратце, внутренняя торговля порождает необходимость торговли внешней.547 Во время одной из речей Кобдена в палате общин Пиль обратился к своему помощнику Сидни Герберту и сказал: «На это придется отвечать тебе, потому что я не могу».548

Обе стороны приводили в пример ужасные условия, в которых находились рабочие того времени. Особенный (слегка лицемерный) гнев тори испытывали в адрес дьявольских мрачных заводов, владельцами которых очень часто оказывались члены Лиги. Едва Кобден в 1841 году занял парламентское кресло, как его заклеймили бессердечным заводовладельцем и уличили в нерегулярной отчетности. По тем временам фабрики Кобдена считались прекрасными, а условия на них весьма гуманными, так что он легко отразил нападки. В 1844 году лорд Эшли Купер, член парламента от партии тори, чья семья владела обширными сельскохозяйственными имениями, предложил на рассмотрение меры, которые ограничивали количество рабочих часов, а также детский труд. Законопроект был существенно смягчен, прошел редакцию Пиля, а в 1845 году Купер напустился на красильщиков ситца, целясь, видимо, прямиком в Кобдена. Когда Купер указал на то, что дети на фабриках по много часов работают за жалкие три шиллинга в неделю, Кобден ответил, что они, по крайней мере, работают в помещении, а у фермеров дети трудятся по много часов на улице и в любую погоду за половину этого заработка.[72]

Победа в битве за отмену «хлебных законов» пришла после многочисленных схваток. Неурожай 1842 года заставил Пиля убедить кабинет министров уменьшить установленные еще с 1828 года скользящие тарифы на ввоз зерна вдвое. А в 1843 году парламент снизил пошлины на канадскую пшеницу до одного шиллинга за кварту.549 Но такими мерами премьер-министр не успокоил никого, в особенности Кобдена, Брайта и их товарищей по Лиге, не признававших полумер. И конечно, не обрадовались тори — однопартийцы Пиля, презиравшие его за измену своему классу. Правда, через два года обильный урожай избавил правительство от давления землевладельцев, а Лига ничего не выиграла.

Затем в 1845 году боги плодородия обрушили на Британские острова свой гнев, который послужил причиной одного из самых драматических эпизодов в политической истории Англии. Июль и август этого года были дождливыми и холодными. «Зеленая зима» уничтожила урожай пшеницы. В то же время в Южной Англии появилась картофельная гниль и, как пожар, распространилась по Ирландии, обрекая ее население на голод. С наступлением этого кошмарного года, правительство охватил ужас. Надежду на спасение видели в закупках американской кукурузы и докладах особой научной комиссии о том, что прежде случались еще более тяжелые эпидемии картофельной гнили. 22 ноября правительство потеряло последний оплот — лорд Джон Рассел, лидер оппозиционных вигов, выступил за отмену «хлебных законов».

К этому моменту даже самые убежденные тори понимали, что для того, чтобы избежать массового голода, английские и ирландские порты нужно открыть для ввоза импортного зерна. При этом Пиль отлично понимал, что однажды их открыв, закрыть обратно уже не получится без риска обрушить на себя революцию. Спустя две недели он собрал кабинет министров и объявил, что намерен отменить «хлебный закон».550 Когда двое из его министров отказались его поддержать, он обратился к королеве с просьбой об отставке. Рассел оказался не в состоянии собрать правительство вигов, поскольку в палате общин его партия составляла меньшинство, так что 20 декабря Пиль вернулся на свою должность.

К январю 1846 года Пилю ничего не оставалось, как публично признать, что Кобден и Лига оказались правы, а он изменил свое отношение к «хлебным законам». Те из его товарищей-тори, кто не принял новой веры, остались в дураках.551 Этот замечательный акт самопожертвования оставил след как на политических судьбах Великобритании, так и на репутации самого искусного политического лидера XIX века. 25 июня отмену закона утвердили в палате лордов, а через несколько дней элита землевладельцев из партии тори под предводительством Бенджамина Дизраэли устроила Пилю окончательную отставку552.[73],[74] Пиль спас собственный класс — земельную аристократию — от себя же самой, и тот предал его за это анафеме.

Хотя отмена «хлебного закона» в 1846 году стала исторической вехой в мировой истории торговой политики, к этому времени основная часть проблем уже была решена. Законом 1842 года тарифы опустились даже ниже, чем после окончательной отмены. Некоторые современные исследователи считают, что к 1846 году реальные пошлины на зерно снижались в течение десятилетий и ко времени окончательной отмены закона эти экономические меры значения уже не имели.553

Кобден продолжал свою деятельность в парламенте. Проповедуя евангелие свободной торговли, он много жил за границей. Под конец жизни он стал во Франции добровольным учеником Наполеона III, племянника Наполеона I.

К 1859 году англо-французские отношения дошли почти до состояния войны, в основном из-за истерии, нагоняемой Великобританией, не доверявшей историческому врагу. А Кобден считал своей неофициальной миссией в Париже защиту идей о снижении пошлин в торговле между Францией и Англией. Несколько раз его принимал Наполеон III и императорские министры. Император заметил, что ему очень хотелось бы отменить ввозные пошлины в своей стране, «но очень велики затруднения. Мы, во Франции, не занимаемся реформами. Мы занимаемся революциями».554 Наполеон III очень охотно прислушивался к идеалистическим советам Кобдена, но тем, кто стоял у руля промышленности Франции и ее союзников, свободная торговля была не по душе. К тому времени Кобден считался мастером протекционистских лозунгов. Выдержка из его дневников говорит о том, что Наполеон III тоже этим отличался:

Император повторил мне аргументы против свободной торговли, которыми пользовались некоторые из его министров, в частности Пьер Мань, министр финансов, заявивший, что если поменять систему от запрета до умеренных пошлин, что открыло бы широкие возможности для импорта, то производство всякого французского товара сменилось бы закупкой импортного. Я указал на ошибочность аргументов месье Маня, объяснив, что потребительский рынок Франции почти насыщен и существенного роста потребления не ожидается. Я заметил, что во Франции миллионы людей никогда не носили чулок — и вот, чулки уже запрещены. Он заметил, что, к сожалению, десятки миллионов людей едва ли пробовали хлеб и вынуждены перебиваться картофелем, каштанами и т. д.555

Неудивительно, что Наполеон III симпатизировал идеям фритредеров. В 1846 году он жил в изгнании в Англии, как раз в это время отменили «хлебный закон». Изгнанник прожил там два года, когда страна дышала идеями Смита, Рикардо и самого Кобдена. Французские хлопковые мануфактурщики, разоренные поставками английских тканей — более дешевых и более качественных, — осаждали императора ходатайствами о протекционистских мерах, но он слушал и тех, кто поддерживал свободную торговлю: производителей вина, шелка, изящной мебели. Они очень хотели продавать свой товар на экспорт. За снижение тарифов ратовали и те многие французские производители, работа которых зависела от импортного сырья и требовала много импортного железа.556

К 1850-м годам катехизис свободной торговли проник по эту сторону Ламанша. Движения за отмену тарифов возникли в Бельгии и Франции, в них было воспитано целое поколение либеральных экономистов. Самым выдающимся из них был профессор политической экономии, ставший также депутатом национального собрания — Мишель Шевалье. Он писал:

Британия встала на путь свободной торговли, и это одно из величайших событий века. Когда столь могучая и просвещенная страна не просто воплощает в жизнь такую великую идею, но и извлекает из этого великую пользу, как же могут подражатели не последовать ее примеру?557

В 1860 году Кобден и Шевалье провели корабль англо-французского союза через бурю оппозиции по обеим сторонам Ламанша. Вот как восхваляет за это Кобдена депутат от либеральной партии Уильям Гладстон:

Редко выпадает такая честь — человеку, который 14 лет назад смог оказать своей стране важную услугу, за этот краткий период жизни не снискавшему ни земель, ни титула, не носящему никаких знаков отличия от людей, которых он любит, — ему позволено сослужить другую великую и почетную службу своему господину и своей стране».558,[75]

Договор Кобдена—Шевалье сокращал тарифы с обеих сторон. За несколько лет духом времени прониклись Италия, Швейцария, Норвегия, Испания, Австрия и ганзейские города. В это время, впервые, в полной мере проявилась польза положения о режиме наибольшего благоприятствования. Этот статус, восходящий к договорам XII века, напоминает слоган: «Мы собьем любые цены», который предлагают вам продавцы. Страна, которая принимает такие условия, обязуется назначать тарифы не выше, чем назначает или назначит в будущем любой третьей стране, и эти условия соблюдаются для всех партнеров по режиму наибольшего благоприятствования. С 1860 года начался марафон режима наибольшего благоприятствования, и «тарифное разоружение» охватило всю Европу. На многие промышленные товары тарифы, достигавшие 50%, исчезли совершенно.559

В период со времени публикации «Исследования о природе и причинах богатства народов» в 1776 году и до отмены «хлебного закона» в 1846 году Смит, Рикардо и Кобден заложили теоретические и политические основы новой, глобальной экономики, которая зазвучала через десятилетия после аккорда Кобдена-Шевалье. Протекционисты пророчили катастрофу фермерам, поскольку из-за границы поставлялось дешевое зерно. Сначала этого не произошло, потому что растущее население Европы не давало ценам упасть. Но поколение спустя лавина дешевого зерна из обеих Америк, Австралии, Новой Зеландии и России погребла под собой английских и европейских фермеров. К 1913 году Англия ввозила из-за рубежа 80% пшеницы, но на заре XX столетия ни один англичанин не променял бы промышленного настоящего страны на ее аграрное прошлое.560,[76]

Зерновое вторжение из Нового Света иначе отразилось на Европе, где с 1880-х годов начались бурные протесты против свободной торговли, которые продлились до середины XX века. А в XIX веке такая реакция на новую, глобальную экономику сигналит веку XXI: хотя свободная торговля выгодна человечеству в целом, отдельно взятые пострадавшие от нее не станут безропотно принимать новый порядок.  

<< | >>
Источник: Уильям Дж. Бернстайн. Великолепный обмен: история мировой торговли. 2014

Еще по теме ГЛАВА 11. ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ:

  1. Зоны свободной торговли
  2. Вопрос№16 Свободная торговля и протекционизм
  3. Зона свободной торговли
  4. Соглашение о свободной торговле
  5. 3. Выгоды свободной торговли
  6. 9. Протекционизм. Свободная торговля
  7. Свободная торговля и протекционизм
  8. МНОГОСТОРОННИЕ СОГЛАШЕНИЯ И ЗОНЫ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ
  9. 4. Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА)
  10. Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ)
  11. 10.3.1. ЕС и ЕАСТ. Двусторонние договоры о зонах свободной торговли. Европейское экономическое пространство.
  12. Зона свободной торговли как форма и стартовый этап развития межгосударственной экономической интеграции
  13. Региональные и межрегиональные соглашения. Зона свободной торговли АСЕАН. Форум «Азиатско-тихоокеанское экономическое сотрудничество» (АТЭС)
  14. Триумф и катастрофа
  15. ТРИУМФ ЗАПАДНОГО МИРА
  16. Триумф частной экономики
- Бюджетная система - Внешнеэкономическая деятельность - Государственное регулирование экономики - Инновационная экономика - Институциональная экономика - Институциональная экономическая теория - Информационные системы в экономике - Информационные технологии в экономике - История мировой экономики - История экономических учений - Кризисная экономика - Логистика - Макроэкономика (учебник) - Математические методы и моделирование в экономике - Международные экономические отношения - Микроэкономика - Мировая экономика - Налоги и налолгообложение - Основы коммерческой деятельности - Отраслевая экономика - Оценочная деятельность - Планирование и контроль на предприятии - Политэкономия - Региональная и национальная экономика - Российская экономика - Системы технологий - Страхование - Товароведение - Торговое дело - Философия экономики - Финансовое планирование и прогнозирование - Ценообразование - Экономика зарубежных стран - Экономика и управление народным хозяйством - Экономика машиностроения - Экономика общественного сектора - Экономика отраслевых рынков - Экономика полезных ископаемых - Экономика предприятий - Экономика природных ресурсов - Экономика природопользования - Экономика сельского хозяйства - Экономика таможенного дел - Экономика транспорта - Экономика труда - Экономика туризма - Экономическая история - Экономическая публицистика - Экономическая социология - Экономическая статистика - Экономическая теория - Экономический анализ - Эффективность производства -